Феликс Гваттари
1930-1992
Настоящий текст подготовлен Виктором Мазиным
Настоящий текст подготовлен Виктором Мазиным
1. ЗНАКОМЬТЕСЬ, МЫ – ПЬЕР И ФЕЛИКС ГВАТТАРИ
Знакомьтесь, Феликс Гваттари. Знакомьтесь, Пьер Гваттари. Братья, что ли? Да, конечно, но не совсем. Просто как бы два разных человека в одном. Знакомьтесь, Пьер-Феликс Гваттари. Гваттари не нужно будет себе объяснять, что психоанализ начинается с признания расщепленного субъекта. В семье его звали Пьером, а в «других мирах», как он говорит, – Феликсом. Шизоанализ, можно сказать, был Пьеру-Феликсу Гваттари предписан с детства: «Будучи ребенком, я был, так сказать, расколотым на части; правда, маленьким шизиком на пределах. Годами пытался я собрать себя в нечто целостное» [1] .
Пьер-Феликс Гваттари – означающее, представляющееся другим означающим. Так говорил о субъекте Жак Лакан. Причем здесь Лакан? Притом, что некоторые тексты Лакана, например, «Стадию зеркала», Гваттари знал практически наизусть. Притом, что Гваттари не просто посещал его семинары, не просто проходил у него анализ, но в студенческие годы отождествлял себя с ним настолько, что получил от сокурсников по Сорбонне прозвище Маленький Лакан. Прозвище явило всю мощь идентификации: Пьер-Феликс Лакан-Гваттари.
Идентификация приходит извне. Кто-то называет Гваттари психоаналитиком, кто-то – шизоаналитиком, кто-то психиатром, кто-то – антипсихиатром, кто-то философом, кто-то активистом. Всем спасибо. Все правы. Сам он нашёл для своих занятий особое понятие: «Мне удалось определить себя как специалиста термином, который я разработал, – "трансверсальность". Этот термин позволял рассматривать бессознательные элементы, тайно оживлявшие время от времени разнородные специальности» [2] . Трансверсальность – одна из форм сопротивления специализации как неотъемлемой черты капиталистической пролетаризации. Кроме того, трансверсальность это еще и трансдисциплинарность [3] , перемещение между различными дисциплинами. «Моя задача состоит в том, чтобы извлекать элементы из одной области применения и переносить их в другие. Лакан был в этом деле настоящим виртуозом» [4] . Виртуозность мысли – способность, которая может и даже должна возникнуть в результате анализа; а вот то, «что человек после десяти лет проведенных на кушетке обязательно станет сильнее, – самый глупый миф о психоанализе» [5] .
2. ОТ ЛАКАНА! ПЕРЕНОС МАШИНЫ ЖЕЛАНИЯ
Гваттари следует за Лаканом. Он сохраняет дух Фрейда и Лакана в революционном движении мысли, в мысли не творящей кумиров, в мысли желающей. Призраки Фрейда и Лакана сохраняются в полемике и критике. Сохраняются в концептуальной шизоаналитической машине [6] . Сохраняются в радикальности критической мысли.
Гваттари познакомился с Лаканом, когда ему было 23 года. В течение семи лет, с 1962 по 1969, Гваттари проходил анализ у Лакана и был его «учеником, похожим на "сына", который знает, что примирение невозможно» [7] . В 1969 году Гваттари стал полноправным членом «Фрейдовской школы Парижа». Как только началась аналитическая практика, он тотчас столкнулся со всеми сложностями новой работы: «Я оказался с тридцатью пациентами на хвосте, и, должен сказать, это был настоящий кошмар» [8] . Он оказался в позиции субъекта якобы знающего, но акцент, можно даже сказать болезненный акцент оказался на Знающем, а ему меньше всего хотелось быть Гуру. Нежелание занимать позицию знайки, привела к правилу: психоанализ может быть прерван в любой момент, с любой стороны, как со стороны аналитика, так и со стороны анализанта. Гваттари говорит: «Каждый сеанс ставит под вопрос следующий сеанс, поскольку я совершенно против системы гуру, приговоренного к успеху терапевтической эксплуатации. Мой интерес исключительно в коллективном устройстве семиотизации» [9] .
В таком подходе мы видим движение в сторону Анти-Эдипа. Гваттари и Делез видят проблему психоанализа как раз в тех властных потоках, которые исходят в иерархической структуре от Гуру Эдипа. Парадокс заключается в том, что дискурс аналитика, как известно, противоположен дискурсу господина, но всегда есть опасность стать Гуру Вопреки Себе, укорениться в господской позиции знайки. Гваттари понимает, что в анализе происходит то, что и за его пределами, где окружение требует себе Господина, добровольно производит эту идеальную фигуру коллективными либидо-инвестициями.
Преданно следовать в пространстве переноса вместе с аналитиком, но еще и за аналитиком как за учителем необычайно сложно, особенно, если таким учителем оказывает Лакан. Вот и получается, что «мы практически ничего не можем делать в сфере психоанализа, что выходило бы за рамки Лакана, что не следовало бы ему» [10] . В преодолении переноса заключена возможность субъективации. Одна из магистральных идей Гваттари в том, что производство субъективности сочетает индивидуальные, коллективные и институциональные инстанции. Индивидуальные инстанции – всегда уже коллективны и институциональны [11] . Это диспозиция, конечно, куда лучше различима не в пространстве психоаналитического кабинета, а на территории психиатрической клиники. В клинике Ла Борд речь всегда идет об институциональном переносе как о переносе множественном. Нет одного переноса, как нет одного я. Если, согласно Фрейду, «я – констелляция идентификаций», то понятна и мысль Гваттари о переносе-констелляции. Перенос не один [12] . И шизофренику нужен не один человек. Нужен не-один и для структурирования фантазма, ведь сам фантазм в шизорежиме не являет собой нечто такое, что можно повторять и воспроизводить.
Вслед за Винникоттом и Лаканом Гваттари говорит о том, что отношения всегда, по меньшей мере, триадны, что в отношения всегда включены переходные, или, как он говорит, институциональные объекты. Как и переходный объект Винникотта, институциональный объект Гваттари – не столько вещь, сколько абстрактная территория, опосредующая пространство опыта, переживания. На этой детерриторизованной территории с ее институциональными объектами коллективности держится трансверсальность.
Гваттари смещает принципиальный акцент психоаналитической процедуры. Для него важен не столько перенос, сколько проявляющаяся в нем способность у анализанта развивать «средства выражения и процессы субъективации» [13] . Перенос связан не только с отношениями с авторитетным генералом, но и с институтом психоанализа, с его коллективным телом. Гваттари говорит не столько о переносе, сколько о его различных инстанциях, становлениях, элементах, к которым относятся, в частности, машины культурной субъективации. У него «ушло немало времени на то, чтобы освободиться от аналитического коллективного сверх-я» [14] , из-за которого аналитики живут в постоянном страхе – в страхе несоответствия генеральному идеалу, в страхе не исполнить инструкции и директивы, в страхе перед творчеством и инициативой. Страх перед «внутренней» инстанцией «внешней» власти сверх-я – страх перед Эдипом, Означающим, заносящим меч Кастрации.
3. ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА ПСИХОАНАЛИЗА
Психоанализ, как известно, возник в результате серии отходов Фрейда от науки. В итоге, его детище оказалось в меж-пространстве между философией и медициной. Лакан усмотрел в психоанализе особую форму этического дискурса. При этом в VII семинаре он проясняет психоанализ как этику не только через разрывы и сшивания с теориями Аристотеля, Бентама, Канта, Сада, но и через эстетику. Весь свой годичный семинар Лакан вписывает в «промежуток между фрейдовской этикой, с одной стороны, и фрейдовской эстетикой, с другой» [15] . Что же такое фрейдовская эстетика? Ответ Лакана: «анализ всей экономики означающих в целом» [16] .
Отталкиваясь от этой мысли, мы и можем понять шизоанализ как эстетическую процедуру. Для этого, во-первых, нужно говорить не столько об анализеэкономики означающих, сколько о запуске трансверсальных форм субъективации либидо-экономики, и, во-вторых, стоит помыслить не столько экономку означающих, сколько производство бессознательного [17] .
Когда Гваттари говорит о сдвиге с научной парадигмы психоанализа к парадигме эстетической [18] , понятно, что он имеет в виду не Фрейда, который, начиная с трактата 1895 года, волей-неволей порвал с наукой, а тех бесчисленных его «последователей», которые и по сей день пытаются онаучить психоанализ. Острый взгляд Гваттари усматривает и у Лакана частичное стремление приписать психоанализ науке, а именно лингвистике, когда тот пользуется такими понятиями, как структура или означающее [19] .
Гваттари настаивает в аналитической практике на процессе субъективации, которая всегда уже подразумевает эстетическое измерение. Субъект как таковой возникает в эстетической парадигме: «Подчинив своему я силу, разместив ее в рамках отношения к своему я, греки изобрели субъективацию. <…> Греки изобрели эстетический способ существования. Это и есть субъективация» [20] .
4. В НАПРАВЛЕНИИ ШИЗОАНАЛИЗА. ПРОЧЬ ОТ ПОП-ПСИХОАНАЛИЗА!
Как известно, Феликс Гваттари вместе с Жилем Делезом [21] положили начало шизоанализу, тому направлению мысли, которое явилось формой радикализации психоаналитической мысли, его активистским переосмыслением. А теперь – очень упрощенная мысль. Даже не мысль, а схема, которая, возможно, пригодится для начал понимания. Главное, посмотрев на нее, ее забыть. Схема эта показывает что-то вроде променада в три шага по истории психоанализа. Три шага в бреду:
Шаг 1: Фрейд идёт от истерии (он закладывает основы будущего психоанализа в работе с истерика(ч)ками, перед которыми оказалась бессильна психиатрическая власть).
Шаг 2: Лакан идёт от паранойи (пишет диссертацию на эту тему, изучает случай сестер Папен, пишет «стадию зеркала»).
Шаг 3: Гваттари идёт от шизофрении («я всегда был влюблен в шизофреников, увлекался ими. Чтобы их понять, нужно жить с ними <…> моя первая психотерапия была работой с шизофреником при помощи магнитофона» [22] ).
[1] "So What".—P.7.
[2] "So What".—P.8.
[3] Или даже «интрадисциплинарность», но ни в коем случае не столь модная в нынешней академической среде междисциплинарность ("I am an Idea-Thief".—P.40). Интересно, что о трансдисциплинарности говорил еще учитель Жана Ури Франсуа Тоскейез.
[4] "So What".—P.9.
[5] "So What".—P.14. На этом мифе сегодня держится целый ряд психотерапий, безоглядно нацеленных на укрепление эго, на насаждение сильного терапевтического эго своему клиенту, на доращивание незрелого индивида взрослым психотерапевтом и т.д. Оппозиция силы и бессилия с акцентом на первом члене однозначна лишь с точки зрения сегодняшней капиталистической культуры. Однако данность эта не столь уж очевидна. Она оказывается весьма сомнительной, в частности, в теории дискурсов Лакана. Сила аналитика скорее заключена в той мере бессилия, которую он способен выдержать.
[6] По словам Делеза, и сам он, и Гваттари «многим обязаны Лакану» (Переговоры.—С.26). Близкие и теплые отношения Гваттари с Лаканом сохранялись до появления Ж.-А. Миллера, учинившего вместе с соратниками «чудовищный симбиоз лаканизма с маоизмом» ("So What".—P.8).
[7] Переговоры.—С.188. В то же время «Гваттари всегда был уверен в том, что именно анализ с Лаканом научил его высказывать свои субъективные переживания» (Dosse F.—P.91).
[8] "So What".—P.11.
[9] Ibid.
[10] «Трансфер, или то, что от него осталось».—С.22.
[11] См. Массовая психология и анализ я.
[12] Уместно сказать об отношении Гваттари к так называемому «негативному переносу»: «Я не согласен с тем мифом, согласно которому с появлением «негативного переноса» анализ продолжается как обычно. Аналитики просто утешают себя этим мифом. Речь идет о производстве новых очагов, а не об обнаружении ранее существовавших содержаний» («Трансфер, или то, что от него осталось».—С.24).
[13] «Трансфер, или то, что от него осталось».—С.23.
[14] «Трансфер, или то, что от него осталось».—С.24.
[15] Семинары. Книга 7.—С.207.
[16] Семинары. Книга 7.—С.208.
[17] К этому принципиальному моменту отношения к бессознательному мы еще вернемся, но уже сейчас стоит подчеркнуть: Гваттари говорит не об анализе уже бывшего, а о производстве того, чему еще предстоит стать.
[18] «Говоря о предмете анализа, мне хотелось бы в целом отметить сдвиг с парадигмы научной к парадигме эстетической» («Трансфер, или то, что от него осталось».—С.27.). Эстетический регистр, разумеется, не предполагает отказа от этики. Гваттари чаще говорит и об эстетической парадигме психоанализа, и об «этико-эстетической» ("La Borde: A Clinic Unlike Any Other".—P.206). Более того, именно «под эгидой этико-эстетической экософии» выстраивается программа трех экологий Гваттари – «экологии социальной, умственной и окружающей среды» (Les trois écologies.—P.31).
[19] Здесь все же стоит сказать, что Лакан действительно связывает психоанализ с наукой, но либо с древнегреческой до Аристотеля, либо с неклассическими, которые он называет вероятностными. Что же касается лингвистики, то едва ли стоит обращение Лакана с понятиями де Соссюра называть лингвистикой. Неслучайно же сам он говорит о лингвистерии.
[20] Переговоры.—С.149. Такое понимание психоанализа как раз имеет прямое отношение к шизоанализу, причем, не только в поле аналитического кабинета, но и в поле институциональной психиатрии. В Ла Борд «настоящую помощь нам может оказать эстетическая парадигма» ("La Borde: A Clinic Unlike Any Other".—P.205 ).
[21] Интересная и печальная асимметрия, о которой стоило бы написать отдельную статью. К 2012 году на русский язык переведены чуть ли не все работы Жиля Делеза, но ни одной работы Феликса Гваттари. Когда кто-то говорит о шизоанализе, то часто звучит только одно имя – Жиль Делез. Однажды на конференции мне довелось услышать очень умное выступление, в котором нередко речь шла о шизоанализе и постоянно упоминалось имя Делеза. После выступления я задал вопрос, почему ни разу (!) не был упомянут Гваттари. Докладчик и сам был этим поражен, ему оставалось лишь с недоумением задать этот же вопрос, обращенный себе: «И, правда, почему?» В общем, каким-то странным образом, в пространстве коллективных рассуждений два имени не держатся. Как говорят многочисленные футбольные болельщики, «не бывает двух лучших, Месси и Рональдо, один должен исчезнуть». Исчезает второй. Если первым идет Делез, а вторым Гваттари, то отпадает второй. А почему, собственно Гваттари идет вторым, ведь в русском языке буква Г предшествует букве Д?!
[22] Переговоры.—Сс.27-8.
ДЕТЕРРИТОРИЗОВАННЫЙ МАРШРУТ
ПРОГУЛКИ ШИЗОФРЕНИКА
Всё, конечно же, не так просто, как непроста история Ахилла с черепахой, как непросто движение в последействии. Достаточно вспомнить, что Фрейд в 1910-е годы занимается паранойей Шребера, а статью 1915 года «Бессознательное» завершает принципиальными рассуждениями о распознавании бессознательного через осмысление шизофрении. Слова о том, что «прогулка шизофреника – модель получше, чем невротик на кушетке» [1] , следует прокручивать по всему недревовидному [2] становлению психоанализа. Попросту говоря, историчность субъекта для психоанализа настолько же важна, насколько и невозможно приложение ни к субъекту, ни к истории психоанализа линейной хронологии. Положение Гваттари о том, что «шизфрактура – королевский путь для подступов к проступающей фрактальности бессознательного» [3] , отнюдь не противоречит мысли Фрейда о том, что сновидение – королевский путь к пониманию бессознательного.
Важно не забывать, что Феликс Гваттари – психоаналитик. Он практиковал у себя дома на улице Сан-Совер [4] ; «был и оставался психоаналитиком» [5] . Как говорит Гваттари, Фрейд то ли в силу своего гения, то ли безумия открыл новый субъективный континент, разработал его; и дело совсем не в том, что нужно сохранять Фрейда, «а в обретении средств исследования и использования того континента, который он чуть ли не случайно открыл» [6] .
Одно из обстоятельств появления «Анти-Эдипа» – реакция на моду, подозрение к повальному увлечению марксизмом [7] , психоанализом, лингвистикой во времена революции 1968 года, которая была отмечена не только энтузиазмом и интеллектуальным подъемом, но также «бездарностью и демагогией» [8] . То, что кажется неизбежным, непреложным, неоспоримым – уже подозрительно. Здесь-то и следует сказать: шизоанализ не против марксизма и психоанализа, но против превращение их в модное явление. Шизоанализ против повсеместного распространения психоанализа, против превращения его в поп-науку. Гваттари с Делезом не против психоанализа, но против его банализации и повсеместного распространения, а психоанализ в те годы «стремился быть повсюду, в школе, в семье, на телевидении» [9] .
С другой стороны, опять же шизоанализ не против Фрейда или Лакана, но против превращения их мысли в директивный устав института. Причем, начало институциализации положил сам Фрейд, основав Международную психоаналитическую ассоциацию с ее империалистическим потенциалом. Институциализация подразумевает бюрократизацию, выработку норм и стандартов, всего того, что может сохранить сам институт, но не дух психоанализа. Гваттари, будучи активистом, революционером, а, главное, психоаналитиком не может не подвергать институциализацию атакам. Причем, объектом атаки оказывается не только институт Фрейда, но и таковой Лакана, который вопреки самому Лакану и вопреки всей сложности его мысли «внедряется повсеместно» [10] . Шизоанализ не против психоанализа, а против размещения его в рамках сциентистски предуготовленных бюрократических структур.
Шизодискурс активируется в сопротивлении дискурсу структуралистскому [11] . Он нацелен на перекраивание бинарных оппозиций [12] , на их имитацию и на постоянное шизосмещение за их пределы. Шизоанализ отдается механизмам работы того, что Фрейд назвал первичным процессом. Гваттари и Делез забывают о себе, открывая номадическое скольжение. Одно понятие превращается в другое. Одна пара понятий всегда оказывается неполной и отсылает к другой. Пары – не пары двух отдельных субстанций. Пары включают и сингулярности, и их всегда уже включенность в машинные агрегаты, всегда уже подвергаются ретерриторизации и детерриторизации, всегда уже содержат молярное и молекулярное измерение. Машина не бывает одна. Она «всегда зависит от внешних элементов, благодаря которым она существует как таковая» [13] .
Дело шизоанализа отнюдь не в глумлении над новой строгой наукой, над ее эмпиризмом, бинаризмом и таксономией. Дело в высвобождении творческого потенциала субъективации. Неудивительно, что шизоанализ нередко именуется одним из течений авангардной литературы. Неудивительно, что шизоанализ оказал куда более сильное влияние на литературу, изобразительные искусства и музыку, чем на психоанализ или философию. Однако еще раз: шизоанализ – радикализация и постоянное переизобретение психоанализа, склонного, как и любая мысль вообще, к паранойучному застыванию в той или иной структуре.
Шизоаналитическая машина должна непрерывно работать и, тем самым, противостоять любой фиксации мысли в виде устойчивой структуры. В тот момент, когда Гваттари знакомится с Делезом, он работает над докладом «Машина и структура». Машина должна вывезти из дискурсивной структуры, построенной по бинарному принципу. Машина должна освободить от «семиотического рабства». Описание различных феноменов – социальных, экономических, биологических – в рамках структуры с юношеских лет казалось Гваттари недостаточным. Ему всегда хотелось создать подвижную модель, которая выражала бы как процессы саморегуляции, так и отношения со средой [14] . Машина находится в состоянии непрерывного диалога со своим иным – с другой машиной, с человеком. Кроме того, машина во времени связана с другими машинами, относящимися к предыдущему поколению, а также с машинами грядущими. В диахроническом ряду машина обретает свою конечность: она рождается, портится, ломается, умирает. Именно эти рассуждения и привели Гваттари к мысли о существовании не только технологических машин, но также биологических, социальных, урбанистических, лингвистических, конкретных, абстрактных, технических, научных, эстетических, литературных, желающих…
Машины сочленяются с человеком. Машины не просто сочленяются с человеком. Человек – всегда уже машина. История человека-машины имеет долгую историю. Особенно активно человек-машина заработал в эпоху Просвещения, во времена очередной ресубъективации. Человек-машина заводится от Декарта, де Сада, Ламетри, движется к Русселю и дальше, к Лакану, еще дальше – к Гваттари и Делезу [15] . И машинизм машинизму – рознь. Если машинизм эпохи Просвещения основывался на преобладании технической модели, то машины Гваттари и Делеза и эстетические, и урбанистические, и семиотические, и многие-многие другие. Парадокс этих машин заключается в том, что, с одной стороны, они работают всегда уже до (эдипова) различения субъект-объект; с другой стороны, они не существуют вне социального поля.
Человек-машина встраивается на макроуровне в социальную машину. Нет социальных машин без машин желания, действующих на микроуровне. Субъект желания тяготеет к двум полюсам социального агрегата. Один полюс характеризуется порабощением производства и машин желания стадными совокупностями, интеграцией и территоризацией. Другой полюс направляет на ниспровержение власти, на бегство от системы, дезинтеграцию, детерриторизацию. Так Гваттари и Делез противопоставляют порабощенные группы и группы субъектов. Шизомашины субъективации задействуют на заводе бессознательного частичные объекты.
Завод по производству бессознательного работает, пересобирая частичные объекты. Бессознательное и не предполагает никаких целостных объектов. Об этом настойчиво говорил и Лакан. Гваттари не просто это повторяет в шизоаналитическом движении. Он стремится снять с понятия бессознательноенегативную ауру. Ясно дело, от беса в бессознательном не уйти, но не следует забывать о созидающем, а не отражающем действии бес-сознательного. Иначе говоря: «В бессознательном нечего обнаруживать! Бессознательное нужно создавать!» [16] . Бессознательное – не прошлое в линейной перспективе сознания. Бессознательное – то, что созидается. Согласно онейрлогике Фрейда, бессознательное и то, о чем нельзя говорить в терминах присутствия/отсутствия, и то, что всегда уже вне хронологической конструкции сознания, и то, что в силу работы галлюцинаторной мысли/желания содержит вектор, потенциал, направленный в будущее. Ризома в движении.
Ризматическое понимание бессознательного приводит Гваттари и Делеза к утверждению: бессознательное – не театр, а фабрика. Известна любовь Фрейда к театру и наделение им психического определенной театральностью, выраженной в понятии Darstellbarkeit, которое можно перевести и как визуальность, изобразительность, и как сценичность, постановочность. Театр сегодня по своему влиянию не сравнить с кино, телевидением или компьютерными играми; сама визуальность и сценичность за прошедшее столетие фантастически интенсифицировались. Darstellbarkeit бессознательного теперь непосредственно зависит от технологий культуриднустрии и шоу-бизнеса, нацеленных даже не столько на производство субъективности, сколько на ее потребление. Вот Гваттари с Делезом и замещают театральную машину Фрейда безличными машинами, работающими на фабрике. Эта замена указывает на то, что желание начинает производиться там, где нет даже еще и вопроса о структуре и диспозициях субъекта.
Машина желания приводится в движение производственным шизорежимом. Первое, о чем не стоит забывать, то, что «желающие машины находятся не в наших головах, и не в нашем воображении, а в социальных и технических машинах» [17] . Социальные и технические машины повсюду, и это – не метафора. С этого начинается «Анти-Эдип»: нет ничего, кроме машин: «машины машин, с их стыковками, соединениями. Одна машина-орган подключена к другой машине-источнику: машина-орган подключена к другой машине-источнику: одна испускает поток, другая его срезает. Грудь – это машина, которая производит молоко, а рот – машина, состыкованная с ней» [18] . Грудь-рот – с такой ассамбляжа начинается досубъектное становление аутоэротического хаосмоса. Нет матери. Нет дитя. Нет диады. Нет целостных биомашин. Есть хаосмос, который из будущего прочерчивается желанием. Желанием желания. Желанием другого.
Желание всегда уже действует в аутоэротической социальной машине. Там, где обнаруживаются частичные объекты человека-машины, там приводятся в действие желания. В контакт-барьерах машины, как сказал бы Фрейд, возникает тот интерфейс, в котором возможно появление гетерогенных плато универсумов. Машина – не структура. Она пребывает в движении. У нее нет центра. Она не замкнута на себе и состоит из со-членений.
Машины желания – отнюдь не признак шизоанализа. Они работают уже в психоанализе. Признает это и Феликс Гваттари. Ему хорошо известно, что Фрейд не пренебрегал машинами желания. Собственно говоря, машинерия желания и стала одним из первых открытий психоанализа.
Шизоанализ не только и даже не столько идет от Фрейда с Лаканом, сколько от Райха, который, как известно, первым поставил вопрос о связи желания с социальным полем ребром. Социальный порядок, в частности, фашизм, – продукт не мистификации и обмана масс, но их желания. В «Анти-Эдипе» вновь поднимается вопрос о связи желания с социальным полем и порабощением. Шизоаналитический вопрос звучит уже не только у Вильгельма Райха, но у Спинозы: «Почему люди ведут борьбу за свое порабощение?»
Гваттари и Делез продолжают райхианское осмысление того, как желание инвестируется в экономическую инфраструктуру, в производство социального, поскольку нет никаких отдельных сторон, типа социального производства реальности и производства фантазма желания. Либо желание инвестируется в сторону, в том смысле, что оно движется вдоль линий бегства в направлении трансформации и раскрепощения. Либо оно инвестируется в паранойяльную волю к власти. Линии бегства и прочерчивает шизоанализ, который по определению являет собой «анализ активный, либидозно-экономический, либидозно-политический» [19] .
Линии бегства – траектории желания, прочерченные частичными объектами, переходными объектами, институциональными объектами [20] . Интервалы этих объектов, не собранных в единое тело с органами, уводит от священной властной троицы Кастрации, Означающего, Эдипа. Рот, грудь, анус, пенис, голос, взгляд – заряженные очаги субъективации. Проходящие через них потоки либидо, сочленяют машину желания. Гваттари настойчиво говорит о частичной субъективации [subjectivité partielle], об элементах протосубъективации. Впрочем, «уже фрейдисты обнаружили существование векторов субъективации, избегающих господства собственного Я [maîtrise du Moi]» [21] . Cубъективность множественна и гетерогенна не только в силу включенности в различные социальные агрегаты, но и в силу всегда уже работающих протоэдипальных линий десубъективаций и ресубъективаций.
Машины желания прописывают процесс субъективации, становления субъектом, обретения множественной и гетерогенной субъективности. Субъективность, для Гваттари, это «совокупность условий, благодаря которым индивидуальные и/или коллективные инстанции могут возникнуть в качестве саморефлексирующей экзистенциальной территории, в смежности или в связи с разграничением с субъективной инаковостью [22] ». Гваттари напоминает о двух идеях субъективности. Одна – картезианского толка. Субъект в ней обладает определенной идентичностью, помечен ею для других. Другая идея предполагает производство субъективности на самых разных уровнях. В частности, как показывает Фрейд, в сновидении, или, как это происходит сегодня, в пространствах масс-медиа. Массмедийное производство осуществляется посредством распространения сериальных модусов существования. В конце концов, машинная субъективность может вести, по Гваттари, как к лучшему, так и к худшему: «Лучшее – это создание, изобретение новых миров значений; худшее – отупляющая масс-медиализация, к которой сегодня приговорены миллиарды индивидов» [23] .
Вопрос о субъективации – это в первую очередь вопрос техники, вопрос о машинах. Гваттари восклицает: «структуралисты говорят неправду! Субъективность порождается не языком и коммуникацией. На определенном уровне она производится коллективным образом, подобно энергии, электричеству и алюминию» [24] . В конце концов, субъективность фабрикуется в масштабах всей планеты. Производство субъективности непосредственно зависит от различных форм подчинения производственным процессам. «С самого раннего детства разум, чувствительность, поведение, фантазии оформляются таким образом, чтобы быть продуктивными и совместимыми с социальными условиями… шестимесячного ребенка усаживают перед телевизором, фиксируют глаза на экране, который и структурирует его восприятие. Сосредоточение внимания на определенных объектах – часть производства субъективности» [25] .
Борьба за субъекта разворачивается на всех фронтах. В том числе и на психиатрическом.
Антиантипсихиатрия, во-первых, вызвана возможностью совершенно иной, нежели психиатрическая, институциональной работы. Ла Борд, клиника, в которой чуть ли не всю свою жизнь работает Гваттари, тому свидетельство. Во-вторых, антипсихиатрия – во многом под влиянием психоанализа – стремится создать для больного новую семью, с Добрым Эдипом во главе. В рецензии на издание книги Лэнга на французском языке Гваттари пишет, что такого рода модель антипсихиатрии наименее открыта реформированию, поскольку она не порывает с персоналистскими и фамилиалистскими моделями психоаналитического и психиатрического истеблишмента. Так, Лэнг полагает, что может справиться с невротическим отчуждением, фокусируя анализ на семье, на ее внутренних «узлах». В связи со знаменитой пациенткой Рональда Лэнга, Феликс Гваттари говорит: «Мэри Барнз интересовала не семья, а общество! Однако все окружение стремилось вернуть ее в семью!» Весь ужас в том, что везде, где появляется Эдип, возникают условия для паранойи. Везде, где является Эдип, надвигается угроза свободе шизофренического желания. Именно в связи с разговором о Лэнге Гваттари восклицает: «Никаких сделок с Эдипом!»
Расхождение Гваттари с Лэнгом в первую очередь состояло в том, что британский антипсихиатр видел решение проблем репрессивной психиатрии в создании общины, которая, на взгляд французского (шизо)аналитика, лишь заново учреждала эдипову семью, разве что в расширенном виде. Расхождения Гваттари с Базальей совершенно иного рода. Лидер школы «Демократическая психиатрия», Франко Базалья выступал вообще против любого рода институтов, в которые заключали бы «психически больных», отождествляя их тем самым с социально отчужденными. Его главное требование: немедленное закрыть все психиатрические больницы. Гваттари же, как мы знаем до конца дней своих работал в Ла Борд, ставшей оплотом институциональной психиатрии.
Антипсихиатрия возникла в рамках психиатрии под мощным влиянием психоанализа. Вопрос здесь возникает не только о раскрепощении психиатрии, но и об переходе властных полномочий к психоанализу. К чему приводит психоаналитическая власть, власть Эдипа, Гваттари размышляет в интервью «Литературному журналу» 1976 года, которое называется «Антипсихиатрия и антипсихоанализ». Уход с арены репрессивной психиатрии в США не устранил машину подавления, а направил ее работу по другим каналам. Поразительно, но уже в 1970-е годы Гваттари практически описывает общество тотального контроля, в котором повсюду царит инстанция сверх-я. Это общество, где дисциплинирующие институты интериоризируются и, тем самым исчезают из поля зрения: «все великие репрессивные образования, типа школы или армии, которые раньше составляли институциональное целое, пребывали в едином массиве, теперь распылены и рассеяны повсеместно [26] ». Силовые линии власти пронизывают все социальное поле. Вместо дисциплинарной дифференциации пространства и полицейского физического присутствия – незримый надзор. Борьба с психиатрией привела в США к следующей реорганизации каналов власти: государственные психиатрические больницы практически закрылись, а постановка диагнозов и химическая обработка пациентов перешла в руки психотерапевтов и психоаналитиков [27] .
Переход власти к психоаналитикам по ряду причинам оказался парадоксальным и губительным, невозможным и самоуничтожающим. Психоанализ в месте психиатрии несбыточен, ибо должен иметь дело с сингулярностями, ибо должен находиться в противоположной господскому дискурсу диспозиции. Феликс Гваттари – и сам себе психоаналитик, и вместе с коллективном – лабордист.
В 1955 году Феликс Гваттари приступил к работе в клинике Ла Борд, которую в 1953 году основал в Кур-Шеверни Жан Ури. Он переместился сюда из Сомри вместе со всеми своими пациентами. Феликс Гваттари познакомился с этим удивительным психиатром, когда ему было пятнадцать лет. Жан Ури приглашает Феликса Гваттари, который с 16 лет активно участвует в различных левых молодежных организациях заняться в клинике устройством «Клуба пациентов». Под влиянием Жана Ури Гваттари бросает занятия коммерческой фармацевтикой и философией и включается в работу Ла Борд. Увлекшись психиатрией и психоанализом, благодаря Ури, Гваттари понимает, что отношения между врачом и пациентом должны быть творческими, что они должны заниматься совместной работой и разделять за нее ответственность. Субъективность, будь то пациента, или психиатра нельзя отделить от коллективного устройства производства-субъективности.
Организация отношений в клинике призвана вывести за пределы того, что называлось в те годы модным словом сериальность. Жан-Поль Сартр называл сериальностью монотонный, выхолощенный модус существования в капиталистическом мире. В так называемых развитых индустриальных странах господствуют стандартизованные формы сериальной субъективности, фабрикация субъекта производится в семье, в школе, в ТВ-машине, в компьютерной игре, на футбольном стадионе и т.д. Врачи, администрация и пациенты Ла Борд не просто меняются местами, они постоянно меняют виды своей активности, в результате чего устанавливаются совершенно новые отношения с миром. На сто пациентов и семьдесят сотрудников клиники насчитывалось сорок различных видов деятельности. Расширение практических занятий каждого человека представляло собой развитие новых форм производства субъективности. В самом начале 1960-х годов Гваттари называет этот подход – по аналогии с «институциональной педагогикой», которую развивал старший брат Жана Ури, Фернан Ури – «институциональным анализом».
Одной из задач институциональной работы в Ла Борд было уничтожение иерархии доктор-пациент, замена ее интерактивной коллективной динамикой, направленной на критику властных отношений в обществе. Антипсихиатрия, психоанализ и политическая активность соединились в Ла Борд в практике Гваттари, стремившегося заменить иерархические отношения трансверсальными, то есть такими, при которых никто не говорит от имени других. Основной принцип трансверсальности – отсутствие господина (доктора) как опасной, преследующей, угрожающей фигуры. В этой клинике делалось и делается всё возможное, чтобы люди жили в атмосфере активной деятельности и принятия на себя ответственности на всех уровнях. В отличие от английской и американской версии антипсихиатрии, работа в Ла Борд предполагала пересечение специализации психиатра, психоаналитика, политического активиста. Гваттари всю свою жизнь стремился поддерживать антипсихиатрические реформы с теориями построения сообщества на основе революционной политики. В этой клинике Гваттари проработал до самой своей смерти. Умер он ночью 29 августа 1992 года в Ла Борд.
Нет Гваттари, и нет Делеза. Нет Делеза. Нет Гваттари. Производится становление Гваттари Делезом и становление Делеза Гваттари. Машина желания заводится в интерфейс-зонах. Главное в работе машины – преобразование, становление-иным, не-собой, вплоть до нечеловека [28] .
Познакомившись с Делезом, Гваттари поведал ему о множественной субъективности, шизофрении, трансверсальности. Делез спросил, почему Гваттари не пишет. Гваттари ответил, что мысль о письме не вызывает у него ничего, кроме неудобства. Тогда Делез и предложил ему писать вместе [29] . Шизодискурс начал набирать обороты. Его движение поддерживалось тем, что шизоанализ – продукт Гваттари и Делеза, каждый из которых – не один, каждый из которых не считал себя личностью. Даже когда они пользуются понятием сингулярность, то подразумевается доиндивидуальное, недифференцированное, нелокализуемое, безличное поле [30] . Сингулярности образуют множества, противостоящие агрегатам, управляемым по иерархическим авторитарным законам. Агрегаты – молярные структуры, подчиняющие себе молекулы общества. Было бы проблематично писать вдвоем, «если бы мы выступали как личности, каждый со своей жизнью, своими мнениями, с намерением сотрудничать с другим… Мы не имели такой уверенности в себе, чтобы быть личностями: какой-нибудь порыв воздуха, ветер, какой-то день, или час дня, какое-то место, ручей, какое-то сражение, болезнь – они обладают индивидуальностью, но это не личности. У них есть собственные имена. Мы называем их "хаоиды"» [31] . Хаоиды настойчиво противопоставляют паранойю и шизофрению, фашистский полюс паранойи и революционный полюс шизофрении. Бессознательное проявляется на двух полюсах – паранойяльном и шизофреническом. В паранойяльном случае оно порождает целостные представления, в шизофреническом – раздробленные множества. Для хаоидов важно, что пребывающий во множествах шизофреник способен осознать свое безумие, в то время как одержимый властью «целостный» параноик – нет.
Для Гваттари и Делеза шизофрения – возможность бегства от паранойяльной диктатуры, стремительный уход от всевозможных личностей и их личин. Шизожелающая машина противостоит паранойяльному эдипальному аппарату, прочерчивая линии бегства. Шизофрения наделяется революционным статусом ускользания от капиталистической паранойи. При этом шизоаналитики следуют за психоаналитиками, исходя не из психиатрической диагностики шизофрении и паранойи, а из социальных и политических детерминаций дискурсивных координат.
Шизофрения, для Гваттари, соответствует самой капиталистической системе и сосуществует с ней. Не случайно, две книги, «Анти-Эдип» и «Тысяча плато», объединены названием «Капитализма и шизофрении». В одном из писем 1969 года, отправленных Делёзу, Гваттари пишет: «Капитализм – это шизофрения, поскольку структура общества не может взять на себя производство "шизиков"» [32] . Проблема в том, что капиталистическая система заинтересована в поддержании и даже усилении невротичности, которая подается как нормальность. Шизофрения оказывается в противопоставлении не только паранойе, но и неврозу, в первую очередь неврозу навязчивости. Более того, шизофрения противостоит капиталистическому бреду, безумию потоков капитала. Желание шизофреника представляется желанием как таковым в его противостоянии и репрессивной машине сверх-я и маркетингу коллективных желаний капиталбезумия. Микрореволюция желания может имитировать безумное движение капитала в полной детерриторизации, ведущей капиталистическую машину к перегреву и взрыву.
Ни в коем случае не стоит забывать о том, что речь не идет ни о психиатрическом диагнозе, ни о клинической шизофрении: «Мы ставим очень простую задачу, подобную задаче Берроуза в отношении наркотиков: нельзя ли заполучить могущество наркотика, не употребляя его, не превращаясь в одурманенное отребье? То же самое и с шизофренией. Мы различаем шизофрению как процесс и производство шизофреника как клинической единицы» [33] . Дело в пресечении бессмыслицы движения капитала, в доступе к а-значивающий субъективации, в увеличении очагов коллективной субъективации бессознательного производства, в снятии различий между продуктом и производством. Дело в прочерчивании линий бегства, ускользания от фашистской паранойи.
Ритурнель Гваттари и Делеза – революционная шизофрения против капиталистической паранойи. Фуко отмечает в своем предисловии к «Анти-Эдипу», что фашизм – «самый страшный враг, стратегический противник» [34] шизоанализа, который оказывает не просто техникой заботы о себе, но техникой партизанского подполья в себе, дискурсивной практикой противостояния полицейскому языку госпаранойучной машин. Главное предостережение от Гваттари, Делеза и Фуко: «Не влюбляйтесь во власть!» [35] . Дело не в макрореволюции, незамедлительно отправляющейся на поиск нового господина, дело в революции в себе, в борьбе с властью в себе, с тем, Bemächtigunstrieb, влечением к овладению, которое, как понимал Фрейд, в стремлении овладеть своим собственным я отправляется на смертельную схватку с другими, на строительство паранойучных тюрем. Выбор есть: либо работает революционная шизомашина желания, либо желание фабрикуется паранойяльными техноапаранойучными структурами, нацеленными на его полное уничтожение вместе с субъектом.
ПРОГУЛКИ ШИЗОФРЕНИКА
Всё, конечно же, не так просто, как непроста история Ахилла с черепахой, как непросто движение в последействии. Достаточно вспомнить, что Фрейд в 1910-е годы занимается паранойей Шребера, а статью 1915 года «Бессознательное» завершает принципиальными рассуждениями о распознавании бессознательного через осмысление шизофрении. Слова о том, что «прогулка шизофреника – модель получше, чем невротик на кушетке» [1] , следует прокручивать по всему недревовидному [2] становлению психоанализа. Попросту говоря, историчность субъекта для психоанализа настолько же важна, насколько и невозможно приложение ни к субъекту, ни к истории психоанализа линейной хронологии. Положение Гваттари о том, что «шизфрактура – королевский путь для подступов к проступающей фрактальности бессознательного» [3] , отнюдь не противоречит мысли Фрейда о том, что сновидение – королевский путь к пониманию бессознательного.
Важно не забывать, что Феликс Гваттари – психоаналитик. Он практиковал у себя дома на улице Сан-Совер [4] ; «был и оставался психоаналитиком» [5] . Как говорит Гваттари, Фрейд то ли в силу своего гения, то ли безумия открыл новый субъективный континент, разработал его; и дело совсем не в том, что нужно сохранять Фрейда, «а в обретении средств исследования и использования того континента, который он чуть ли не случайно открыл» [6] .
Одно из обстоятельств появления «Анти-Эдипа» – реакция на моду, подозрение к повальному увлечению марксизмом [7] , психоанализом, лингвистикой во времена революции 1968 года, которая была отмечена не только энтузиазмом и интеллектуальным подъемом, но также «бездарностью и демагогией» [8] . То, что кажется неизбежным, непреложным, неоспоримым – уже подозрительно. Здесь-то и следует сказать: шизоанализ не против марксизма и психоанализа, но против превращение их в модное явление. Шизоанализ против повсеместного распространения психоанализа, против превращения его в поп-науку. Гваттари с Делезом не против психоанализа, но против его банализации и повсеместного распространения, а психоанализ в те годы «стремился быть повсюду, в школе, в семье, на телевидении» [9] .
С другой стороны, опять же шизоанализ не против Фрейда или Лакана, но против превращения их мысли в директивный устав института. Причем, начало институциализации положил сам Фрейд, основав Международную психоаналитическую ассоциацию с ее империалистическим потенциалом. Институциализация подразумевает бюрократизацию, выработку норм и стандартов, всего того, что может сохранить сам институт, но не дух психоанализа. Гваттари, будучи активистом, революционером, а, главное, психоаналитиком не может не подвергать институциализацию атакам. Причем, объектом атаки оказывается не только институт Фрейда, но и таковой Лакана, который вопреки самому Лакану и вопреки всей сложности его мысли «внедряется повсеместно» [10] . Шизоанализ не против психоанализа, а против размещения его в рамках сциентистски предуготовленных бюрократических структур.
5. МАШИНА ПРОТИВ СТРУКТУРЫ
Шизодискурс активируется в сопротивлении дискурсу структуралистскому [11] . Он нацелен на перекраивание бинарных оппозиций [12] , на их имитацию и на постоянное шизосмещение за их пределы. Шизоанализ отдается механизмам работы того, что Фрейд назвал первичным процессом. Гваттари и Делез забывают о себе, открывая номадическое скольжение. Одно понятие превращается в другое. Одна пара понятий всегда оказывается неполной и отсылает к другой. Пары – не пары двух отдельных субстанций. Пары включают и сингулярности, и их всегда уже включенность в машинные агрегаты, всегда уже подвергаются ретерриторизации и детерриторизации, всегда уже содержат молярное и молекулярное измерение. Машина не бывает одна. Она «всегда зависит от внешних элементов, благодаря которым она существует как таковая» [13] .
Дело шизоанализа отнюдь не в глумлении над новой строгой наукой, над ее эмпиризмом, бинаризмом и таксономией. Дело в высвобождении творческого потенциала субъективации. Неудивительно, что шизоанализ нередко именуется одним из течений авангардной литературы. Неудивительно, что шизоанализ оказал куда более сильное влияние на литературу, изобразительные искусства и музыку, чем на психоанализ или философию. Однако еще раз: шизоанализ – радикализация и постоянное переизобретение психоанализа, склонного, как и любая мысль вообще, к паранойучному застыванию в той или иной структуре.
Шизоаналитическая машина должна непрерывно работать и, тем самым, противостоять любой фиксации мысли в виде устойчивой структуры. В тот момент, когда Гваттари знакомится с Делезом, он работает над докладом «Машина и структура». Машина должна вывезти из дискурсивной структуры, построенной по бинарному принципу. Машина должна освободить от «семиотического рабства». Описание различных феноменов – социальных, экономических, биологических – в рамках структуры с юношеских лет казалось Гваттари недостаточным. Ему всегда хотелось создать подвижную модель, которая выражала бы как процессы саморегуляции, так и отношения со средой [14] . Машина находится в состоянии непрерывного диалога со своим иным – с другой машиной, с человеком. Кроме того, машина во времени связана с другими машинами, относящимися к предыдущему поколению, а также с машинами грядущими. В диахроническом ряду машина обретает свою конечность: она рождается, портится, ломается, умирает. Именно эти рассуждения и привели Гваттари к мысли о существовании не только технологических машин, но также биологических, социальных, урбанистических, лингвистических, конкретных, абстрактных, технических, научных, эстетических, литературных, желающих…
Машины сочленяются с человеком. Машины не просто сочленяются с человеком. Человек – всегда уже машина. История человека-машины имеет долгую историю. Особенно активно человек-машина заработал в эпоху Просвещения, во времена очередной ресубъективации. Человек-машина заводится от Декарта, де Сада, Ламетри, движется к Русселю и дальше, к Лакану, еще дальше – к Гваттари и Делезу [15] . И машинизм машинизму – рознь. Если машинизм эпохи Просвещения основывался на преобладании технической модели, то машины Гваттари и Делеза и эстетические, и урбанистические, и семиотические, и многие-многие другие. Парадокс этих машин заключается в том, что, с одной стороны, они работают всегда уже до (эдипова) различения субъект-объект; с другой стороны, они не существуют вне социального поля.
Человек-машина встраивается на макроуровне в социальную машину. Нет социальных машин без машин желания, действующих на микроуровне. Субъект желания тяготеет к двум полюсам социального агрегата. Один полюс характеризуется порабощением производства и машин желания стадными совокупностями, интеграцией и территоризацией. Другой полюс направляет на ниспровержение власти, на бегство от системы, дезинтеграцию, детерриторизацию. Так Гваттари и Делез противопоставляют порабощенные группы и группы субъектов. Шизомашины субъективации задействуют на заводе бессознательного частичные объекты.
6. ЗАВОД БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО И ЕГО ЖЕЛАЮЩИЕ МАШИНЫ
Завод по производству бессознательного работает, пересобирая частичные объекты. Бессознательное и не предполагает никаких целостных объектов. Об этом настойчиво говорил и Лакан. Гваттари не просто это повторяет в шизоаналитическом движении. Он стремится снять с понятия бессознательноенегативную ауру. Ясно дело, от беса в бессознательном не уйти, но не следует забывать о созидающем, а не отражающем действии бес-сознательного. Иначе говоря: «В бессознательном нечего обнаруживать! Бессознательное нужно создавать!» [16] . Бессознательное – не прошлое в линейной перспективе сознания. Бессознательное – то, что созидается. Согласно онейрлогике Фрейда, бессознательное и то, о чем нельзя говорить в терминах присутствия/отсутствия, и то, что всегда уже вне хронологической конструкции сознания, и то, что в силу работы галлюцинаторной мысли/желания содержит вектор, потенциал, направленный в будущее. Ризома в движении.
Ризматическое понимание бессознательного приводит Гваттари и Делеза к утверждению: бессознательное – не театр, а фабрика. Известна любовь Фрейда к театру и наделение им психического определенной театральностью, выраженной в понятии Darstellbarkeit, которое можно перевести и как визуальность, изобразительность, и как сценичность, постановочность. Театр сегодня по своему влиянию не сравнить с кино, телевидением или компьютерными играми; сама визуальность и сценичность за прошедшее столетие фантастически интенсифицировались. Darstellbarkeit бессознательного теперь непосредственно зависит от технологий культуриднустрии и шоу-бизнеса, нацеленных даже не столько на производство субъективности, сколько на ее потребление. Вот Гваттари с Делезом и замещают театральную машину Фрейда безличными машинами, работающими на фабрике. Эта замена указывает на то, что желание начинает производиться там, где нет даже еще и вопроса о структуре и диспозициях субъекта.
Машина желания приводится в движение производственным шизорежимом. Первое, о чем не стоит забывать, то, что «желающие машины находятся не в наших головах, и не в нашем воображении, а в социальных и технических машинах» [17] . Социальные и технические машины повсюду, и это – не метафора. С этого начинается «Анти-Эдип»: нет ничего, кроме машин: «машины машин, с их стыковками, соединениями. Одна машина-орган подключена к другой машине-источнику: машина-орган подключена к другой машине-источнику: одна испускает поток, другая его срезает. Грудь – это машина, которая производит молоко, а рот – машина, состыкованная с ней» [18] . Грудь-рот – с такой ассамбляжа начинается досубъектное становление аутоэротического хаосмоса. Нет матери. Нет дитя. Нет диады. Нет целостных биомашин. Есть хаосмос, который из будущего прочерчивается желанием. Желанием желания. Желанием другого.
Желание всегда уже действует в аутоэротической социальной машине. Там, где обнаруживаются частичные объекты человека-машины, там приводятся в действие желания. В контакт-барьерах машины, как сказал бы Фрейд, возникает тот интерфейс, в котором возможно появление гетерогенных плато универсумов. Машина – не структура. Она пребывает в движении. У нее нет центра. Она не замкнута на себе и состоит из со-членений.
Машины желания – отнюдь не признак шизоанализа. Они работают уже в психоанализе. Признает это и Феликс Гваттари. Ему хорошо известно, что Фрейд не пренебрегал машинами желания. Собственно говоря, машинерия желания и стала одним из первых открытий психоанализа.
Шизоанализ не только и даже не столько идет от Фрейда с Лаканом, сколько от Райха, который, как известно, первым поставил вопрос о связи желания с социальным полем ребром. Социальный порядок, в частности, фашизм, – продукт не мистификации и обмана масс, но их желания. В «Анти-Эдипе» вновь поднимается вопрос о связи желания с социальным полем и порабощением. Шизоаналитический вопрос звучит уже не только у Вильгельма Райха, но у Спинозы: «Почему люди ведут борьбу за свое порабощение?»
Гваттари и Делез продолжают райхианское осмысление того, как желание инвестируется в экономическую инфраструктуру, в производство социального, поскольку нет никаких отдельных сторон, типа социального производства реальности и производства фантазма желания. Либо желание инвестируется в сторону, в том смысле, что оно движется вдоль линий бегства в направлении трансформации и раскрепощения. Либо оно инвестируется в паранойяльную волю к власти. Линии бегства и прочерчивает шизоанализ, который по определению являет собой «анализ активный, либидозно-экономический, либидозно-политический» [19] .
Линии бегства – траектории желания, прочерченные частичными объектами, переходными объектами, институциональными объектами [20] . Интервалы этих объектов, не собранных в единое тело с органами, уводит от священной властной троицы Кастрации, Означающего, Эдипа. Рот, грудь, анус, пенис, голос, взгляд – заряженные очаги субъективации. Проходящие через них потоки либидо, сочленяют машину желания. Гваттари настойчиво говорит о частичной субъективации [subjectivité partielle], об элементах протосубъективации. Впрочем, «уже фрейдисты обнаружили существование векторов субъективации, избегающих господства собственного Я [maîtrise du Moi]» [21] . Cубъективность множественна и гетерогенна не только в силу включенности в различные социальные агрегаты, но и в силу всегда уже работающих протоэдипальных линий десубъективаций и ресубъективаций.
Машины желания прописывают процесс субъективации, становления субъектом, обретения множественной и гетерогенной субъективности. Субъективность, для Гваттари, это «совокупность условий, благодаря которым индивидуальные и/или коллективные инстанции могут возникнуть в качестве саморефлексирующей экзистенциальной территории, в смежности или в связи с разграничением с субъективной инаковостью [22] ». Гваттари напоминает о двух идеях субъективности. Одна – картезианского толка. Субъект в ней обладает определенной идентичностью, помечен ею для других. Другая идея предполагает производство субъективности на самых разных уровнях. В частности, как показывает Фрейд, в сновидении, или, как это происходит сегодня, в пространствах масс-медиа. Массмедийное производство осуществляется посредством распространения сериальных модусов существования. В конце концов, машинная субъективность может вести, по Гваттари, как к лучшему, так и к худшему: «Лучшее – это создание, изобретение новых миров значений; худшее – отупляющая масс-медиализация, к которой сегодня приговорены миллиарды индивидов» [23] .
Вопрос о субъективации – это в первую очередь вопрос техники, вопрос о машинах. Гваттари восклицает: «структуралисты говорят неправду! Субъективность порождается не языком и коммуникацией. На определенном уровне она производится коллективным образом, подобно энергии, электричеству и алюминию» [24] . В конце концов, субъективность фабрикуется в масштабах всей планеты. Производство субъективности непосредственно зависит от различных форм подчинения производственным процессам. «С самого раннего детства разум, чувствительность, поведение, фантазии оформляются таким образом, чтобы быть продуктивными и совместимыми с социальными условиями… шестимесячного ребенка усаживают перед телевизором, фиксируют глаза на экране, который и структурирует его восприятие. Сосредоточение внимания на определенных объектах – часть производства субъективности» [25] .
Борьба за субъекта разворачивается на всех фронтах. В том числе и на психиатрическом.
7. АНТИАНТИПСИХИАТРИЯ
Антипсихиатрия – одна из форм борьбы за субъект, за его желание. Это, можно сказать, – один из феноменов революции 1960-х годов. Антипсихиатрия известна благодаря активности Рональда Лэнга и Дэвида Купера в Англии, Томаса Саса и Эрнеста Беккера в США, Франко Базальи в Италии. На коллоквиуме «Следует ли изолировать психиатров» в Монреале в 1973 году Фуко, выступая с докладом «История безумия и антипсихиатрия», сформулировал антипсихиатрию в качестве позиции, которая ставит под вопрос роль психиатра, наделенного целью производства истины болезни в пространстве больницы. Гваттари, отдавая должное в борьбе с госрепрессиями антипсихиатрии, не занимает ни сторону психиатрии, ни сторону антипсихиатрии. Антипсихиатрию он считает, главным образом, литературным, кинематографическим, масс-медийным феноменом. Гваттари – антиантипсихиатр. Впрочем, имеются для этого и другие причины.Антиантипсихиатрия, во-первых, вызвана возможностью совершенно иной, нежели психиатрическая, институциональной работы. Ла Борд, клиника, в которой чуть ли не всю свою жизнь работает Гваттари, тому свидетельство. Во-вторых, антипсихиатрия – во многом под влиянием психоанализа – стремится создать для больного новую семью, с Добрым Эдипом во главе. В рецензии на издание книги Лэнга на французском языке Гваттари пишет, что такого рода модель антипсихиатрии наименее открыта реформированию, поскольку она не порывает с персоналистскими и фамилиалистскими моделями психоаналитического и психиатрического истеблишмента. Так, Лэнг полагает, что может справиться с невротическим отчуждением, фокусируя анализ на семье, на ее внутренних «узлах». В связи со знаменитой пациенткой Рональда Лэнга, Феликс Гваттари говорит: «Мэри Барнз интересовала не семья, а общество! Однако все окружение стремилось вернуть ее в семью!» Весь ужас в том, что везде, где появляется Эдип, возникают условия для паранойи. Везде, где является Эдип, надвигается угроза свободе шизофренического желания. Именно в связи с разговором о Лэнге Гваттари восклицает: «Никаких сделок с Эдипом!»
Расхождение Гваттари с Лэнгом в первую очередь состояло в том, что британский антипсихиатр видел решение проблем репрессивной психиатрии в создании общины, которая, на взгляд французского (шизо)аналитика, лишь заново учреждала эдипову семью, разве что в расширенном виде. Расхождения Гваттари с Базальей совершенно иного рода. Лидер школы «Демократическая психиатрия», Франко Базалья выступал вообще против любого рода институтов, в которые заключали бы «психически больных», отождествляя их тем самым с социально отчужденными. Его главное требование: немедленное закрыть все психиатрические больницы. Гваттари же, как мы знаем до конца дней своих работал в Ла Борд, ставшей оплотом институциональной психиатрии.
Антипсихиатрия возникла в рамках психиатрии под мощным влиянием психоанализа. Вопрос здесь возникает не только о раскрепощении психиатрии, но и об переходе властных полномочий к психоанализу. К чему приводит психоаналитическая власть, власть Эдипа, Гваттари размышляет в интервью «Литературному журналу» 1976 года, которое называется «Антипсихиатрия и антипсихоанализ». Уход с арены репрессивной психиатрии в США не устранил машину подавления, а направил ее работу по другим каналам. Поразительно, но уже в 1970-е годы Гваттари практически описывает общество тотального контроля, в котором повсюду царит инстанция сверх-я. Это общество, где дисциплинирующие институты интериоризируются и, тем самым исчезают из поля зрения: «все великие репрессивные образования, типа школы или армии, которые раньше составляли институциональное целое, пребывали в едином массиве, теперь распылены и рассеяны повсеместно [26] ». Силовые линии власти пронизывают все социальное поле. Вместо дисциплинарной дифференциации пространства и полицейского физического присутствия – незримый надзор. Борьба с психиатрией привела в США к следующей реорганизации каналов власти: государственные психиатрические больницы практически закрылись, а постановка диагнозов и химическая обработка пациентов перешла в руки психотерапевтов и психоаналитиков [27] .
Переход власти к психоаналитикам по ряду причинам оказался парадоксальным и губительным, невозможным и самоуничтожающим. Психоанализ в месте психиатрии несбыточен, ибо должен иметь дело с сингулярностями, ибо должен находиться в противоположной господскому дискурсу диспозиции. Феликс Гваттари – и сам себе психоаналитик, и вместе с коллективном – лабордист.
8. ЛАБОРДИСТ
В 1955 году Феликс Гваттари приступил к работе в клинике Ла Борд, которую в 1953 году основал в Кур-Шеверни Жан Ури. Он переместился сюда из Сомри вместе со всеми своими пациентами. Феликс Гваттари познакомился с этим удивительным психиатром, когда ему было пятнадцать лет. Жан Ури приглашает Феликса Гваттари, который с 16 лет активно участвует в различных левых молодежных организациях заняться в клинике устройством «Клуба пациентов». Под влиянием Жана Ури Гваттари бросает занятия коммерческой фармацевтикой и философией и включается в работу Ла Борд. Увлекшись психиатрией и психоанализом, благодаря Ури, Гваттари понимает, что отношения между врачом и пациентом должны быть творческими, что они должны заниматься совместной работой и разделять за нее ответственность. Субъективность, будь то пациента, или психиатра нельзя отделить от коллективного устройства производства-субъективности.
Организация отношений в клинике призвана вывести за пределы того, что называлось в те годы модным словом сериальность. Жан-Поль Сартр называл сериальностью монотонный, выхолощенный модус существования в капиталистическом мире. В так называемых развитых индустриальных странах господствуют стандартизованные формы сериальной субъективности, фабрикация субъекта производится в семье, в школе, в ТВ-машине, в компьютерной игре, на футбольном стадионе и т.д. Врачи, администрация и пациенты Ла Борд не просто меняются местами, они постоянно меняют виды своей активности, в результате чего устанавливаются совершенно новые отношения с миром. На сто пациентов и семьдесят сотрудников клиники насчитывалось сорок различных видов деятельности. Расширение практических занятий каждого человека представляло собой развитие новых форм производства субъективности. В самом начале 1960-х годов Гваттари называет этот подход – по аналогии с «институциональной педагогикой», которую развивал старший брат Жана Ури, Фернан Ури – «институциональным анализом».
Одной из задач институциональной работы в Ла Борд было уничтожение иерархии доктор-пациент, замена ее интерактивной коллективной динамикой, направленной на критику властных отношений в обществе. Антипсихиатрия, психоанализ и политическая активность соединились в Ла Борд в практике Гваттари, стремившегося заменить иерархические отношения трансверсальными, то есть такими, при которых никто не говорит от имени других. Основной принцип трансверсальности – отсутствие господина (доктора) как опасной, преследующей, угрожающей фигуры. В этой клинике делалось и делается всё возможное, чтобы люди жили в атмосфере активной деятельности и принятия на себя ответственности на всех уровнях. В отличие от английской и американской версии антипсихиатрии, работа в Ла Борд предполагала пересечение специализации психиатра, психоаналитика, политического активиста. Гваттари всю свою жизнь стремился поддерживать антипсихиатрические реформы с теориями построения сообщества на основе революционной политики. В этой клинике Гваттари проработал до самой своей смерти. Умер он ночью 29 августа 1992 года в Ла Борд.
9. ЗНАКОМЬТЕСЬ, МЫ – ШИЗОГВАТТАРЁЗ
Нет Гваттари, и нет Делеза. Нет Делеза. Нет Гваттари. Производится становление Гваттари Делезом и становление Делеза Гваттари. Машина желания заводится в интерфейс-зонах. Главное в работе машины – преобразование, становление-иным, не-собой, вплоть до нечеловека [28] .
Познакомившись с Делезом, Гваттари поведал ему о множественной субъективности, шизофрении, трансверсальности. Делез спросил, почему Гваттари не пишет. Гваттари ответил, что мысль о письме не вызывает у него ничего, кроме неудобства. Тогда Делез и предложил ему писать вместе [29] . Шизодискурс начал набирать обороты. Его движение поддерживалось тем, что шизоанализ – продукт Гваттари и Делеза, каждый из которых – не один, каждый из которых не считал себя личностью. Даже когда они пользуются понятием сингулярность, то подразумевается доиндивидуальное, недифференцированное, нелокализуемое, безличное поле [30] . Сингулярности образуют множества, противостоящие агрегатам, управляемым по иерархическим авторитарным законам. Агрегаты – молярные структуры, подчиняющие себе молекулы общества. Было бы проблематично писать вдвоем, «если бы мы выступали как личности, каждый со своей жизнью, своими мнениями, с намерением сотрудничать с другим… Мы не имели такой уверенности в себе, чтобы быть личностями: какой-нибудь порыв воздуха, ветер, какой-то день, или час дня, какое-то место, ручей, какое-то сражение, болезнь – они обладают индивидуальностью, но это не личности. У них есть собственные имена. Мы называем их "хаоиды"» [31] . Хаоиды настойчиво противопоставляют паранойю и шизофрению, фашистский полюс паранойи и революционный полюс шизофрении. Бессознательное проявляется на двух полюсах – паранойяльном и шизофреническом. В паранойяльном случае оно порождает целостные представления, в шизофреническом – раздробленные множества. Для хаоидов важно, что пребывающий во множествах шизофреник способен осознать свое безумие, в то время как одержимый властью «целостный» параноик – нет.
Для Гваттари и Делеза шизофрения – возможность бегства от паранойяльной диктатуры, стремительный уход от всевозможных личностей и их личин. Шизожелающая машина противостоит паранойяльному эдипальному аппарату, прочерчивая линии бегства. Шизофрения наделяется революционным статусом ускользания от капиталистической паранойи. При этом шизоаналитики следуют за психоаналитиками, исходя не из психиатрической диагностики шизофрении и паранойи, а из социальных и политических детерминаций дискурсивных координат.
10. ШИЗОФРЕНИЯ VS. КАПИТАЛИЗМ, VS. ПАРАНОЙЯ-ФАШИЗМ
Шизофрения, для Гваттари, соответствует самой капиталистической системе и сосуществует с ней. Не случайно, две книги, «Анти-Эдип» и «Тысяча плато», объединены названием «Капитализма и шизофрении». В одном из писем 1969 года, отправленных Делёзу, Гваттари пишет: «Капитализм – это шизофрения, поскольку структура общества не может взять на себя производство "шизиков"» [32] . Проблема в том, что капиталистическая система заинтересована в поддержании и даже усилении невротичности, которая подается как нормальность. Шизофрения оказывается в противопоставлении не только паранойе, но и неврозу, в первую очередь неврозу навязчивости. Более того, шизофрения противостоит капиталистическому бреду, безумию потоков капитала. Желание шизофреника представляется желанием как таковым в его противостоянии и репрессивной машине сверх-я и маркетингу коллективных желаний капиталбезумия. Микрореволюция желания может имитировать безумное движение капитала в полной детерриторизации, ведущей капиталистическую машину к перегреву и взрыву.
Ни в коем случае не стоит забывать о том, что речь не идет ни о психиатрическом диагнозе, ни о клинической шизофрении: «Мы ставим очень простую задачу, подобную задаче Берроуза в отношении наркотиков: нельзя ли заполучить могущество наркотика, не употребляя его, не превращаясь в одурманенное отребье? То же самое и с шизофренией. Мы различаем шизофрению как процесс и производство шизофреника как клинической единицы» [33] . Дело в пресечении бессмыслицы движения капитала, в доступе к а-значивающий субъективации, в увеличении очагов коллективной субъективации бессознательного производства, в снятии различий между продуктом и производством. Дело в прочерчивании линий бегства, ускользания от фашистской паранойи.
Ритурнель Гваттари и Делеза – революционная шизофрения против капиталистической паранойи. Фуко отмечает в своем предисловии к «Анти-Эдипу», что фашизм – «самый страшный враг, стратегический противник» [34] шизоанализа, который оказывает не просто техникой заботы о себе, но техникой партизанского подполья в себе, дискурсивной практикой противостояния полицейскому языку госпаранойучной машин. Главное предостережение от Гваттари, Делеза и Фуко: «Не влюбляйтесь во власть!» [35] . Дело не в макрореволюции, незамедлительно отправляющейся на поиск нового господина, дело в революции в себе, в борьбе с властью в себе, с тем, Bemächtigunstrieb, влечением к овладению, которое, как понимал Фрейд, в стремлении овладеть своим собственным я отправляется на смертельную схватку с другими, на строительство паранойучных тюрем. Выбор есть: либо работает революционная шизомашина желания, либо желание фабрикуется паранойяльными техноапаранойучными структурами, нацеленными на его полное уничтожение вместе с субъектом.
БИБЛИОГРАФИЯ
