Вильгельм Райх и антиутопия

Анна Войкина

Вильгельм Райх и антиутопия

Вильгельм Райха относят к одному из величайших представителей психологической мысли прошлого столетия. Оригинальность Райха не дает свести его деятельность к какой-то одной области: его признают пси­хоаналитиком, телесно-ориентированным психотерапевтом, марксистом, ученым-био­энергетиком, блистательным бунтарем. Его работы: «Эмоциональная чума», «Посмотри на себя, маленький человек», «Психология масс и фашизм», «Сексуальная революция» создают впечатление, что Райх это не столько психолог или исследователь космической энергии, а устроитель модели нового мира.

В работе «Сексуальная революция» он создает панораму нового социума, где сексуальность не будет больше тесниться под запретом морали, где каждый будет свободен в проявлениях своей жизнеутверждающей энергии, исчезнет необ­ходимость противопоставления влечений и общественных запретов, порождающая нервоз; с детства ребенок будет освобожден от гнета над его естественной жаждой жизни и сексу­альными проявлениями.

Патриархальное пара­зитическое устроение семьи будет разрушено, и свободная любовь, основанная на обоюдном удовлетворении, займет место института при­нудительного брака и семьи. Мораль, подавля­ющая естественное в человеке, приводящая к появлению вторичных разрушительных для себя и для общества побуждений, будет погре­бена, отдав законное место сексуально-эконо­мическому саморегулированию.

Для дости­жения сексуальной революции, необходимо, по большому счету, не так много: создать образ­цовые воспитательные учреждения и исследо­вательские институты (образцовость подраз­умевает свободу на сексуальность) и сделать сексуальное регулирование задачей общества, выйти за границы частной жизни. Множество деталей свободного общества раскрывает нам Райх, и все же, глядя на его картину счастли­вого мира и жизнерадостного человека, на ум приходят ассоциации именно с антиутопиями.

Джордж Оруэлл в «1984» вводит нас в мир жителей Океании – страны, в которой жизнь построена по распорядку, контролируемому множеством министерств и шпионов, посто­янно воюет, а над всем возвышается партия и ее лидер – Старший Брат. Уинстон – сотрудник отдела документации совершил страшное – начал писать дневник: «Это не было противо­законным поступком (противозаконного вообще ничего не существовало, поскольку не существовало больше самих законов), но если дневник обнаружат, Уинстона ожидает смерть или, в лучшем случае, двадцать пять лет каторж­ного лагеря»1.

Отсутствие закона не освобождает от ответ­ственности, отменяя закон, такое общество создает еще более жесткую структуру наказания. Нужда существовала, очевидно, всегда из-за бесконечных войн, но и радости были – джин «Победа». Враждебность контролировалась ежедневными двухминутками гнева: «Ужасным в двух­минутке ненависти было не то, что ты должен разы­грывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне.

Какие-нибудь тридцать секунд – и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда напа­дали на все собрание гнусные корчи страха и мститель­ности, исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом; люди гримасничали и вопили, превращались в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы»2.

Бесправный в своей сво­боде от законности субъект находился под неусыпным контролем над своими действиями, мыслями, процессом принятия пищи, разрядкой агрессии, проявлениями сек­суальности. Все принадлежит обществу, и Старший Брат смотрит на тебя из каждого глазка камеры, глаз соседа, портрета на денежной купюре.

Другой потенциальный нарушитель правил в романе Евгения Замятина «Мы», пока еще добропорядочный граж­данин Единого Государства, один из строителей Интеграла, как и все захвачен великой идеей – подчинить «благоде­тельному игу разума» все существа других планет, пребы­вающих «в диком состоянии свободы». У героя нет имени, имен больше нет, есть «нумера», его – Д-503. Он, так же, как Уинстон, начал вести записи, что в этом мире не запрещено, пока тебя не начнут подозревать в индивидуализме.

Коллективизм, воспеваемый Райхом, предполагал свободное общество, коммуну, не скованную брач­ными обязательствами или ограничениями в половом удовлетворении. Мир Оруэлла кажется противополож­ностью в своей жесткости, тотальном контроле за его обитателями; в нем даже есть министерство любви – «Министерство любви внушало страх. В здании отсут­ствовали окна»3, которое, боролось с двоемыслием: из любви к членам общества прочищало их головы от ненужных, лишних, опасных мыслей, исторической памяти.

Райх крошит все проявления авторитаризма, человек должен быть свободен от цепей морали и пода­вления естественных побуждений. Должен_быть_удов­летворен и счастлив. «Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытываем слово»4 – таков манифест Интеграла. Кем же становится человек, имеющий нравственные запреты, не практикующий половое довольство и, вдруг, верный партнеру в законном браке? Свобода, постулируемая как закон, перестает быть свободой.

Выход на волю из замшелой патриархальности воз­можен лишь революционный. Подлинная революция происходит не в экономической и политической сферах, для Райха смена общественно-политического строя не первостепенна, и является, скорее, следствием рево­люции сексуальной. «Цель культурной революции заклю­чается в создании подлинно человеческих структур характера, способных обеспечить саморегулирование»5.

В возможных путях этой перестройки интересно пере­секаются взгляды Райха и автора другой антиутопии – «О новый дивный мир» Олдоса Хаксли. Для Райха сексуальная революция способна произвести подлинный переворот, который позволит людям создать неавторитарный строй, общество без запрета на сексуальность и естественность живого жизнерадостного существа, не опутанного цепями морали, брака, запретов.

Как видит это Хаксли: «Пройдет немного лет, и, без сомнения, можно будет покупать раз­решение на брак, подобно разрешению держать собаку, сроком на год, причем вы будете вольны менять свою собаку или держать нескольких одновременно. По мере того как политическая и экономическая свобода уменьшается, сво­бода сексуальная имеет склонность возрастать в каче­стве компенсации. И диктатор (если он не нуждается в пушечном мясе либо в семьях для колонизации безлюдных или завоеванных территорий) умно поступит, поощряя сексуальную свободу. В сочетании со свободой грезить под действием наркотиков, кинофильмов и радиопрограмм она поможет примирить подданных с рабством, на которое те обречены»6.

В интегральном мире Е. Замятина все про­считано с математической точностью: формула счастья – блаженство в числителе, зависть в знаменателе. Переход на синтетическую нефтяную пищу оставшихся 0,2 про­цента населения решил первую проблему. «Естественно, что, подчинив себе Голод (алгебраический=сумме внешних благ), Единое Государство повело наступление против дру­гого владыки мира – против Любви. А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь.

Кто, когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детовод­ства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм»7. Наконец и этот вопрос был просчитан и рациона­лизован, был провозглашен исторический «Lex sexualis»:

«всякий из нумеров имеет право – как на сексуальный продукт – на любой нумер». Сексуальное Бюро обследует каждого, выявляют содержание гормонов, и составляют Табель сексуальных дней. Партнер, т.е. нумер, выбирается и «пользуется» по розовому билетику в положенные дни и часы. Так не осталось и повода для зависти. «И то самое, что для древних было источником бесчисленных глупейших трагедий, у нас приведено к гармонической, приятно­полезной функции организма так же, как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее»8.

Противоположные режимы: истинная демократия, какой видел ее Райх, и тота­литаризм основываются на едином элементе – сексуаль­ности. Раскрепощенность, видимо, не превращает человека в храброго воина за свободу, она может оказаться подачкой власти, дабы утихомирить народ, отвлечь наслаждением от осознания действительности. Сексуальное удовлетворение может превратиться и в «право штор», предоставляемое держателю розового билетика.

Революционные преобразования невозможны одним махом, необходима перекодировка поколения и инку­батор для выращивания нового. Сексуальная революция по Райху должна начинаться с детей. Свобода детского сексуального влечения является предпосылкой его сублимации, а не вытеснения и появления невроза.

Для нового мира Райха «необходимость юридической защиты детской и подростковой сексуальности не вызывает сомнений». Что происходит с детьми в «1984»: «Теперь почти все дети ужасны. И хуже всего, что при помощи таких организаций, как разведчики, их методически пре­вращают в необузданных маленьких дикарей, причем у них вовсе не возникает желания бунтовать против пар­тийной дисциплины… Их натравливают на чужаков, на врагов системы, на иностранцев, изменников, вреди­телей, мыслепреступников.

Стало обычным делом, что тридцатилетние люди боятся своих детей. И не зря: не проходило недели, чтобы в “Таймс” не мелькнула заметка о том, как юный соглядатай – “маленький герой”, по при­нятому выражению, – подслушал нехорошую фразу и донес на родителей в полицию мыслей»9. За подавление сексуальности или мыслепреступление – так или иначе, детям есть на что донести на родителей. Прогуливаясь по остаткам древнего (т.е. нашего) мира, строитель Интеграла, отмечая многообразные нелепости жизни в прошлом, в скобках обозначил: «дети в ту эпоху были тоже частной собственностью»10. И в детском вопросе все как будто оказываются едины: дети – дело государ­ственного контроля.

Имеет ли значение, какой мир строится: сексуально­экономический свободы Райха, тотального контроля Оруэлла, стандартизированный мир научного прогресса Хаксли, математически выверенный мир Интеграла, – сексуальность как неотъемлемая, запрещенная или отданная на откуп, остается меновым товаром: либо на нее обменивают, либо ее обменивают, либо она возво­дится в конвертируемую валюту.

Можно ли освободиться от закона? Общности сингу­лярных субъектов необходимы направляющие и сдержи­вающие линии. Можно избавиться от патриархального построение авторитарной модели, изъять фигуру Вождя, тем самым затронуть пьедестал закона. Надежды Райха на саморегулирующуюся структуру личности очень опти­мистичны, но антиутопии показывают возможный исход: отвержение закона приводит не к свободе, а к мутации законности, созданию механизированной системы.

Переустройство человеческих и общественных структур все же требует отказа от чего-то ради стабильности, без­опасности, благополучия. Например, отказа от свободы. Представителем закона и порядка становится стерильная система, более жесткая, бездушная, рациональная, пере­малывающая единицы в миллионы и миллионы в единый отдистилированный строй нумеров. Новое, старое или революционное общество не обходится без запретов – ске­лета порядка, и что будет называться законом и свободой, в итоге, не имеет значения.

 

 

• 1 Джордж Оруэлл. 1984 и эссе разных лет. – М.: Прогресс, 1989. c.4-5

 

 

 

 

• 2 Там же, c. 7

 

 

 

 

• 3 Там же, c. 5

 

 

 

 

• 4 Замятин Е. Мы: Роман. – М.: Худож.лит., 1989. c. 8

 

 

 

 

• 5 Райх.В. Сексуальная революция. Спб. – М., 1997. c. 24

 

 

 

 

• 6 Хаксли О. О дивный новый мир: роман/ Предисл. Хаксли О. – Изд. «Харпер энд бразерс», Нью Йорк – Лондон, 1946. c. 6

 

 

 

 

• 7 Замятин Е. Мы: Роман. – М.: Худож.лит., 1989. c. 22

 

 

 

 

• 8 Там же

 

 

 

 

• 9 Джордж Оруэлл. 1984 и эссе разных лет. - М.: Прогресс, 1989. c. 11

 

 

 

 

• 10 Замятин Е. Мы: Роман. – М.: Худож.лит., 1989. c. 25