Аутизм: точка не-начала

Айтен Юран

Аутизм: точка не-начала

Аутизм – наиболее распространенный диагноз современности, вопрос, который сегодня обрел политический характер. В связи с этим хочется вспомнить фильм «Стена, или Психоанализ в лечении аутизма» (Le Mur, ou la Psychanalyse a l’epreuve de l’autisme) 2011 года о противосто­янии бихевиористского и психоаналитического подходов, вызвавший большой резонанс и бурю обсуждений в различных кругах.

Стоит сразу сказать, что единого психоана­литического подхода к аутизму нет. Пожалуй, именно здесь обнажаются все, на первый взгляд, даже несущественные различия – в под­ходе к субъекту, к сути его становления, к тому, как понимаются причинно-следственные связи в осмыслении психики, к самой консистенции ткани психического.

В рамках данного высту­пления мне хотелось бы сделать попытку, оста­ваясь в рамках психоанализа Фрейда, Лакана, Дольто, проложить пути к возможному осмыс­лению аутистического субъекта. Все сказанное ниже возможно благодаря нескольким клини­ческим случаям, над которыми я работала и продолжаю работать в последние годы, которые дали мне богатейший материал для осмыс­ления, и из которого потихоньку выкристал­лизовывалось то, что я хотела бы представить вашему вниманию.

Признаюсь, я все меньше и меньше понимаю, что такое аутизм в целом, как диа­гноз. Территория аутизма, парадоксальным образом, становится для меня территорией максимальной сингулярности, что само по себе интересно, так как вроде бы речь идет о том, что экстерриториально человеческому, символическому порядку; но в этой экстерриториаль­ности не обнаруживается ничего унифициру­ющего, а значит, это территория, на которой точно также не может быть единой методики работы, территория, требующая творческой клинической находки в отсутствии любой опре­деленности и предсказуемости.

У Фрейда каких-либо описаний случаев, в которых можно было бы опознать аутизм, нет; напомню, что сам диагноз появляется в 1943 году и описан Каннером. У Лакана также нет каких-либо специальных отсылок к аутизму, впрочем, есть разбор на семинарских встречах двух случаев – случая Робера и случая Дика, анализ которых, безусловно, привносит много важного в осмысление вопроса аутизма.

То же касается Дольто. При этом стоит сказать, что это отсутствие специальных отсылок к аутизму на деле сосуществует с тем, что разговор об аутизме обнаруживается почти везде, так как любая теория, имеющая дело с субъектом, импли­цитно уже содержит в себе разговор об аутизме. Почему? Потому что это осмысление упирается в точку начала, которая, как известно, всегда уже точка не-начала, то есть, она не есть причина, так как причина всегда прописывается задним числом, в механизме последействия.

Дальнейший мой доклад выстраивается на упоминании различных сцен, именно упоми­нании, так как детальному разбору каждой из них можно было бы посвятить отдельные доклады, тех сцен, которые можно рассмотреть как точки не-начала в осмыслении этой особой экстерри­ториальности человеческому порядку.

Далее мы вернемся к каждой из перечисленных сцен, пого­ворив о проявляемых клинических последствиях и возможных клинических находках, которые могут способствовать смещению позиции субъ­екта. И вновь хочу сказать, что весь доклад пред­стает как абрис и лишь касается вопросов, вни­мательное прояснение которых потребовало бы довольно много времени.

Первая сцена: крик

Эта сцена, которую можно обнаружить в «Наброске одной психологии» у Фрейда, пораз­ительна сама по себе. Фрейд говорит о крике ребенка, который способствует привлечению внимания значимого другого, именно это ста­новится условием выживания, так как отвести возбуждение самостоятельно, в силу беспо­мощности человеческого существа при рож­дении, невозможно. Фрейд называет это спец­ифической акцией. Вместе с ответом Другого, «чистый крик», говорит Лакан, становится «криком для Другого», что станет основой работы означающей цепочки.

Подать голос – значит быть в активной позиции, значит заставить Другого себя слы­шать. Пульсация присутствия и отсутствия голоса значимого Другого в ответ на крик даст возможность субъекту разместиться в про­странстве Другого. Крик, буквально перере­заемый каемкой, голосовой щелью, и есть тот самый элемент, выпадение которого запустит ответ Другого и, соответственно, ухо как эро­генную зону в отношениях с голосом Другого.

Голос Другого введет ребенка в пространство языка, где сам этот объект-голос будет утрачен, завуалирован работой по означиванию, в то же время связь с ним никогда не будет потеряна окончательно. Голосовой объект даст прото­субъекту или дозеркальному субъекту основу для постоянства и сборки собственного я еще задолго для самой стадии зеркала в отождест­влении с образом, идущим извне.

Вторая сцена: игра в катушку

Эта сцена отсылает к игре, которая опи­сана Фрейдом в работе «По ту сторону прин­ципа удовольствия», которой предается его восемнадцатимесячный внук: он забрасывает катушку за край своей колыбели, и вновь извле­кает ее, при этом произносит Fort/Da, или, проще, две различимые фонемы о/а, связывая воедино присутствие и отсутствие, переводя катушку в регистр представленной. Данная игра – не столь игра с объектом, сколь та, что дает место самому субъекту, место, из которого возможна его субъективация, в котором он сможет расположиться как субъект, из которого объекты становятся представленными.

Третья сцена: выплевывание

Данную сцену мы можем обнаружить у Фрейда в работе «Отрицание». Речь идет о суж­дениях атрибуции, которые Фрейд артикулирует на языке оральных влечений: «это выплюну, это помещу внутрь». Выталкивание делает воз­можным разговор о том, что есть нечто вну­треннее, до акта выталкивания нет ни внешнего ни внутреннего. Как мне представляется, сама возможность этого выталкивания и произво­димой Фрейдом разметки внешнее/внутренее позволяет перевести разговор в поле судеб орального влечения, а именно, в поле оральной кастрации. Напомню, что особенность ораль­ного влечения в психоанализе связана с тем, что оно полагает саму возможность структуры.

Четвертая сцена: зеркало

Еще одна сцена, безусловно, стягивается к зеркалу, к моменту, когда ребенок начи­нает узнавать свое отражение в зеркале. Это узнавание, помимо того, что сопровождается аффектом радости, захваченности происхо­дящим, несет в себе важный жест. Это жест оборачивания на того, кто рядом у зеркала, в поисках взгляда, который бы удостоверял при­частность видимому в зеркале.

В стадии зер­кала обнаруживается захваченность образом, который опознается как свой, но в этой захва­ченности, с топологической точки зрения, наличествуют довольно серьезные курьезы, так как зеркальный образ не подобен, при этом два неподобных стягиваются в одно, в некую иллюзию подобия. В случае с аутистиче­ским субъектом нет ни жеста узнавания себя в видимом в зеркале, ни жеста оборачивания, он абсолютно индифферентен к своему отражению.

Попробуем проследить невозможности той или иной сцены в их клинических проявлениях, вновь вернувшись к каждой из них.

И вновь, сцена первая

В данной сцене наличествует два логических момента. Первый связан с криком, буквально перерезаемом голосовой щелью, второй – с ответом на этот крик и с появлением голоса Другого, в котором задействовано ухо слушаю­щего. Именно здесь, в невозможностях перехода от первого момента ко второму, как представля­ется, кроются сложности вхождения субъекта в язык.

Аутистический субъект производит впе­чатление не вычленяющего голос Другого из прочей звучащей материи, абсолютно безраз­личного к нему, либо, напротив, имеющего дело с чем-то невыносимым, что проявляется часто в жесте закрывания ушных отверстий. Здесь мы сталкиваемся с довольно сложным вопросом: каким образом из сплошного потока шумов, неразличимых в своем основании, начинает выделяться нечто, что обретет впоследствии статус объекта-голоса?

Подсказки есть, и у Фрейда, когда он говорит о том, что любое восприятие человеческого существа всегда носит сложносоставной характер, и у Лакана, в его размышлениях о том, что голос вписан в первые сотрясения плоти означающим порядком, в то, что Лакан связывает с особым йазыком, с lalange: «только такого рода сожительство с йазыком дает суще­ству право зваться существом говорящим»1.

Довольно интересные рассуждения на этот счет есть также у Дольто. Она говорит о важности включения слов в телесные обмены, размышляя на тему предречевых фонем и речи значимого другого, который сопрягается со всем опытом восприятий: «Слова, прежде чем они обретут смысл, должны обрести телесность, быть, по крайней мере, включены в обменные процессы в отношенческом образе тела»2.

В логике присутствий и отсутствий объ­ектов у эрогеных зон именно голос материн­ского другого предстает как обещание встречи, «которую он ждет с напряжением к наслаж­дению, что влияет на слуховое распознавание этого голоса»3. Дольто говорит о «мамаизации» голосом матери всех восприятий, именно так объект-голос отделяется, формируя длинную цепь символического порядка, запуска­ющую судьбу влечения. Ребенок приступает к «использованию модулированной речи еще без грамматики, и когда он начинает говорить, он уже является потенциально говорящим: он “глотает фонемы” ушами и должен вернуть фонемы глоткой»4.

Голос интересен с точки зрения того, что позволяет ввести субъекта в пространство Другого. Ведь «поначалу субъекту, S, сообщать попросту нечего – нечего по той простой при­чине, что все средства коммуникации находятся с другой стороны, в поле Другого, от которого субъекту и предстоит их еще получить»5. По сути, речь идет о существовании мифического субъ­екта, еще не претерпевшего расщепления, либо субъекта дозеркального, в котором нет ничего, что стягивалось бы в некое представление о себе.

И если свое сообщение субъект, по мысли Лакана, получает от Другого, то здесь пара­доксальным образом еще нет того, чьим соб­ственным может оказаться сообщение. «Первое появление этого последнего, вписанное в эту таблицу, это всего лишь Кто я? – бессозна­тельное, ибо формулировке не поддающееся. Ответом на него, до того, как оно окажется сформулировано, станет Ты еси.

Иными сло­вами, субъект получает поначалу собственное свое сообщение в обращенной форме»6, то есть собственным оно становится будучи полу­ченным от другого. Лакан говорит, что «полу­чает он его поначалу в прерванной форме. То, что он поначалу слышит – это Ты еси, без вся­кого атрибута»7. Это крайне важный момент, – сообщение, идущее от Другого, слышится как ты есть, в нем нет еще того, что свяжет с некими смысловыми пристежками.

При этом, голос, который идет в связи с присутствием Другого, дает потенциальную возможность субъекту разместиться в порядке языка. Этот голос – своего рода призыв, зов порядка сим­волического с настоятельным требованием становления субъекта. Иные атрибуции к суще­ствующему, которые определят всю систему идентификационных сюжетов, появятся позже.

Какого рода находки в этой невозможности сборки субъекта в отношениях с голосовым объектом возможны? Я сейчас говорю о кон­кретных случаях, так как уверена, что каждый раз, в работе с конкретным субъектом, мы имеем дело с необходимостью нового изобре­тения. Приведу конкретные примеры.

В одном случае речь шла о субъекте, который производил впечатление абсолютно не вычле­няющего голос другого, соответственно, не слышащего речь другого, тем не менее, в этой неразличимой для него звуковой материи все же обнаружилось то, что он, по всей видимости, выделял: он простукивал помещение, будучи поглощеным этим процессом.

Это и явилось объектом, вокруг которого завязалась работа. Другой субъект не произносил, буквально, ни звука, хотя иногда еле заметно проявлялось нечто, имитирующее речь, причем в двух тем­брах, высокого и низкого голоса. Именно это стало тем объектом, вокруг которого смогла завязаться находка. Еще один момент связан с существеннейшим тактом привхождения голоса Другого, а именно – толикой музыкальности, ритма, модуляции, и в одном конкретном случае помещение фонем в тягучий музыкальный лад посредством пропевания слова как будто бы подвигло субъекта на возможность вычленять речь Другого из прочих звуков.

...сцена вторая

Напомню, это игра в катушку, которая пере­водит объект в регистр представленного. В связи с этим хочется говорить об особом объ­екте аутиста, который не может быть пред­ставлен. Аутистический субъект, его тело, оказывается в постоянной спайке с таким объ­ектом, который, буквально, поддерживает его существование.

Это может быть что-то твердое, массивное, но эти объекты не являются объек­тами представленными, это те объекты, которые не обнаруживаются как те, что даны в пуль­сации отсутствия и присутствия, это не объ­екты, которые можно совмещать с другими, сое­динять в некие игровые цепочки. Это объекты, данные в своей массивности и неразличенности, в невозможности запустить ту игру, что описана Фрейдом в игре в катушку. Разделение на вну­треннее/внешнее не производится, объект аути­стического субъекта – не экстимный объект, но этот объект также может быть тем, через который может завязаться работа.

У Дольто на этот счет есть очень интересное описание, в котором мы оказываемся свидете­лями ее встречи с ребенком в парке, когда разы­грывается сцена, аналогичная сцене с катушкой, но на сей раз со шляпой. Благодаря участию Дольто, ее словам, шляпу, которая, безусловно, уже пульсировала на грани представленности для субъекта, удается окончательно ввести в игру отсутствия/присутствия, перевести в регистр представленной.

В связи с этим возни­кает вопрос: есть ли способы, способствующие символизации аутистического объекта? Как мне представляется, клиника сложнооргани­зованных замкнутых цепей Эрика Лорана8 во многом нацелена на такого рода работу, на воз­можность ввести аутистический объект в пуль­сацию исчезновения/появления посредством сопровождения словами Другого.

…сцена третья

Напомню, она отсылает к суждениям атрибуции на языке оральных влечений как выплевыванию того, что станет основой я-неудовольствия /Unlust-Ich. Невозможность сцены отсылает к невозможностям оральной кастрации, эрогенизации рта в оформлении данного отверстия в символическом порядке. Рот остается рванной дырой, куда заталкива­ются несъедобные предметы, кулаки, рука в целом. С этой невозможностью эрогенизации рта иногда связано изобретение самого субъ­екта.

К примеру, один из аутистических субъ­ектов помещал в рот нечто тяжелое, несъе­добное, твердое, некий кусочек, который он всегда носил с собой. Потом этим объектом, постоянно носимым во рту, стало колечко, через которое он протаскивал язык, будто производя буквальное утяжеление и стяги­вание этой неоформленной в символическом дыры. Колечко выполняло также функцию объекта, о котором речь шла выше.

Еще в одном случае таким оральным объектом была слюна, которую субъект в больших количе­ствах взбалтывал во рту до пенообразного состояния, в какой-то момент слюна стала объектом, позволяюшим встраивать другие объекты в отношения. В ходе анализа это был тот самый объект, выделение которого также способствовало некоей возможности тополо­гического выворачивания ткани психического и привхождения границ внешнее/внутреннее.

...сцена четвертая

Это сцена у зеркала и невозможности жеста оборачивания на того, кто рядом. И если Нарцисс в мифе захвачен зеркальным образом, в котором он не опознает свой, и не может отвернуться от смертельной захваченности им, то здесь, в случае аутистического субъекта, нет захваченности зеркальным образом, образ недифференцирован, нет возможности его выде­ления.

Один из сюжетов, который предстает для меня крайне значимым и подвигающим на раз­мышления о пространственности – речь идет о конкретном случае, – когда субъект все же не совсем индифферентен к отражению: очень слабый, почти незаметный интерес есть, и когда он обнаруживается, то всякий раз он развора­чивается и, буквально, пятится спиной к зер­кальной поверхности, как будто складывая себя с плоским зеркальным образом.

В этом можно усмотреть затруднения с точки зрения топологического выворачивания психики, позволяющей опознавать себя в зеркальном образе в трехмерном изображении с инверсией третьего измерения, в обнаружении подобия в неподобном. Отсюда – буквальное склады­вание себя с плоским зеркалом. Полагаю, что эта невозможность стадии зеркала как осново­полагающей в присвоении образа заставляет искать радикально иные стратегии субъекти­вации в присвоении себе образа.

Стоит упо­мянуть в связи с этим интересные разработки Ж. Б. Бюфис, которые нацелены на попытку конституирования представления о себе, если можно так выразиться, в обход стадии зеркала. Идея заключается в том, чтобы аутистический субъект оставлял свои следы на бумаге, пере­водя хаотичные движения, стереотипии, из трехмерного измерения в двухмерную плоскость листа. В оставленных следах-рисунках выявля­ются ритмически повторяющиеся фрагменты. Линии, записи, следы, мазки предстают как письмо, организующее психическую реальность, которое способствует конструированию гра­ницы внешнее/внутреннее за пределами зеркала.

Топология аутистического субъекта

Итак, попробуем подобраться к аутистиче­скому субъекту с топологической точки зрения. Что мы имеем? Невозможность кастраций и утрат у отверстий тела, что приводит к невоз­можности формирования топологической пустотности; эти места не становятся источ­никами эроса, то есть источниками связи с другим. Болезнь эроса, так иногда говорят об аутизме, из аутоэротизма изъят эрос.

Можно ли в таком случае говорить о психи­ческой поверхности? Из каких элементов она сплетена? Идет ли речь о поверхности, которая не имеет возможности вывернуться через отвер­стие, обрести в полной мере характер тополо­гической? Есть ли гипотетическая возможность завязывания узла, или за отсутствием дифферен­циации нитей символического, воображаемого, реального, мы не можем так ставить вопрос?

Вроде бы многое говорит об отстутствии той дыры, что, будучи оформленной порядком озна­чающих, позволит сформировать пустоту, вокруг которой завернется поверхность, обретая характер топологической. Быть может, отсюда иногда попытка буквально проделать дыру в теле, вырвать кусок из плоти, что часто выражено в жесте кусания своего тела, как отчаянной попытки продырявить пространство.

Для аутистического субъекта также порой невыносима пустотность объектов, как будто отсутствует возможность выдержать функцию вме­стилища. Между тем, именно такого рода отделение и позволяет отождествить себя с человеческим объ­ектом в чистом виде.

Тело аутистического субъекта радикально отброшено, в строгом психоаналитическом смысле этого слова; в случае аутистического субъекта не происходит возврата наслаждения ни в место Другого, как в паранойе, ни в тело, как при шизофрении. Можно ли в связи с этим говорить о сфере? Когда нет пустотности на поверхности, оформленных краев и каемок, отверстий во плоти, которые бы оформля­лись означающим порядком и становились бы источниками Эроса?

Мне представляется, что если все же попробовать помыслить топологию аутистического субъекта, то это не просто сфера, в которой нет никакой топологической ориги­нальности. Можно обнаружить намечаемую пульсацию частичных влечений и объектов, которые вычленяются из массивной неразличен­ности. Это, на мой взгляд, и есть места возмож­ного топологического выворачивания, а значит, усложнения психики. В клинике находка может строиться вокруг этой пульсирующей кромки.

Интересно, что подтверждение этим мыслям я обнаруживаю в первом Семинаре, то есть задолго до обнаружившегося интереса Лакана к топологи­ческим поверхностям. Говоря о случае Дика, Лакан уточняет: «однако и такая реальность не является совершенно обесчеловеченной. На своем уровне она имеет значение. Она уже символизирована, так как ей можно придать смысл.

Но поскольку она предшествует всякому движению ухода-прихода, речь идет лишь о преждевременной, застывшей символизации и об одной-единственной пер­вичной идентификации, имя которой – пустота, тьма. Человеческим в собственной структуре дан­ного субъекта является лишь это зияние – един­ственное, что дает в нем ответ. И лишь с таким зиянием существует контакт»9.

В лакановском смысле можно помыслить отсутствие пространственно-временной про­тяженности психики аутистического субъекта. В 11 Семинаре Лакан говорит о двух опера­циях становления субъекта – отчуждении и сепарации, которые он записывает с помощью дизъюнкции и конъюнкции. Впрочем, речь идет не столь о логических операцииях, сколь о самой топологии становления субъекта, или, как говорит Лакан, топологии, призванной «дать отчет о том, как складывается субъект»10.

Начинает Лакан свое продвижение с разли­чения поля субъекта и поля большого Другого. «Другой является местом, – говорит Лакан, – где находится цепочка означающего – цепочка, управляющая всем тем, что, со стороны субъ­екта, способно предстать налицо, это поле того живущего, где предстоит субъекту явиться»11.

В первом логическом такте речь идет о субъекте, еще только призванном к субъективации, он – объект наслаждения Другого, и только призван войти в цепочку означающих. Что на стороне потенциального субъекта? На его стороне, по словам Лакана, влечение. Тут может возникнуть вопрос. О каком влечении идет речь? Лакан поясняет – о частичном. В операции отчуж­дения, или логической дизъюнкции, мы имеем дело с логикой, которую Лакан иллюстрирует примером «кошелек или жизнь». Дизъюнкция модифицирована, так как, по сути, выбора нет, ведь выбрав кошелек, мы теряем жизнь.

Операция сепарации, которая записывается логической конъюнкцией, связана с отделением субъекта от чего-то. Вторая нехватка связана с объектом маленькое а, и связана с частичными влечениями: с голосом, взглядом, грудью, экскре­ментом. Сепарация имеет место в конфигурации четырех элементов: субъект, Другой, нехватка субъекта и нехватка Другого.

Эффектом этих операций становится соединение двух озна­чающих, S1 и S2: в пространстве Другого воз­никает первое единичное означающее, которое представляет субъекта другому означающему. Ответом нехватке, возникшей в последующем временном такте, становится нехватка, порож­денная в такте предыдущем. Эти две операции находятся в отношении логического времени или времени предшествования. Отчуждение предше­ствует сепарации, но говорить об отчуждении без сепарации возможности нет.

В 11 Семинаре Лакан говорит: «Когда интер­вала между S1 и S2 нет, когда первичная пара означающих сливается, инкорпорируется в одно, мы имеем модель, подходящую для целого ряда случаев, – хотя место, которое субъект в каждом из этих случаев занимает, не одно и то же»12. Слитность первоначальной означающей цепи в единую массу свидетельствует о невозможности разворачивания пространственно-временной протяженности психического.

И последнее. Хотелось бы сказать о тех этиче­ских посылках, к которым я прихожу и которые для меня предстают необходимыми для самой возможности приближения к аналитической позиции в работе с аутистическим субъектом.

Первая этическая посылка – перед нами именно субъект, а не пред- или до-субъект. Его экс­территориальность порядку человеческого не означает, что мы имеем дело с биологическим существом. Именно это игнорируется многими бихевиористскими подходами к субъектам, стигматизированным этим диагнозом, которые не усматривают в нем потенциальное речесуще­ство и нацелены исключительно на успешную поведенческую адаптацию и приспособление.

Второй момент. Мне представляется, что необходимо отказаться от любых идей причин­ности. Речь не только о многочисленных тео­риях поиска биологических, физиологических, генетических и прочих первопричин. Подобного рода идеи с легкостью проникают в психоанализ, к примеру, когда первопричиной признается мать с использованием различных качественных ее характеристик, вроде холодная, депрессивная и пр.

И вроде бы, мы имеем дело с довольно оче­видным положением, что становление субъекта связано с первичным материнским другим, бла­годаря которому ребенок выживает в смысле собственной биологической недостаточности. Безусловно, именно здесь что-то происходит, но вот что именно? Некая недостаточность чего-то?

А может, напротив, избыточность чего-то? Представляется, что помещение при­чины в мать предстает большим упрощением, вульгаризацией, огрублением мысли. Масса теорий такого рода ничего не дают ни с точки зрения теоретической, ни клинической, ведь поиск причин лишь способствует позиции зна­ющего, в то время как речь может идти о потен­циальной возможности аналитического акта, который может нечто поменять для субъекта.

 

 

• 1 Лакан Ж. Еще (Семинар, Книга XX (1972/73)). М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос», 2011. С. 169.

 

 

 

 

• 2 Дольто Ф. Бессознательный образ тела. Ижевск: ИД «ERGO». 2006. С. 40.

 

 

 

 

• 3 Там же. С. 86.

 

 

 

 

• 4 Там же.

 

 

 

 

• 5 Лакан Ж. Тревога (Семинар, Книга X (1962/1963)). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2010. С. 338.

 

 

 

 

• 6 Лакан Ж. Тревога. С. 339.

 

 

 

 

• 7 Там же.

 

 

 

 

• 8 Laurent E. La bataille de l autisme: de la clinique a la poli­tique. Paris, Navarine /Champ Freudien, 2012.

 

 

 

 

• 9 Лакан Ж. Работы Фрейда по технике психоанализа (Семинар, Книга I (1953/1954)). М.: Гнозис/Логос, 1998. С. 96.

 

 

 

 

• 10 Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа (Семинар. Книга XI(1964)). М.: Гнозис/Логос, 2004. С. 217.

 

 

 

 

• 11 Там же.

 

 

 

 

• 12 Там же. С. 253.