Лакан с Арто: j’ouis-sens, jouis­-sens, jouis-sans. Часть 1

Лоренцо Кьеза

Лакан с Арто: j’ouis-sens, jouis-sens, jouis-sans. Часть 11

перевод с английского Ирины Сергеевой

Многочисленные пересечения Арто и Лакана в теоретическом плане отмечены молчаливым красноречием недосказанности в плане биогра­фическом. В полном собрании работ Лакана, а также среди его семинаров и докладов можно обнаружить только одно место, где он говорит об Арто напрямую: в «Raison d’un echeс»2 Ла­кан угрожает «утихомирить» тех своих после­дователей, которые будут склонны вести себя как Арто3. Их единственная непосредственная встреча в самом деле носила клинический ха­рактер: доктор Лакан нанес визит пациенту Арто в 1938 году вскоре после его госпитализа­ции в больнице Святой Анны. Лакан тогда за­явил: «Арто фиксирован4, он проживет восемь­десят лет, не написав ни одного предложения, он фиксирован»5.

Этот диагноз оказался совер­шенно неверным: Арто умер десятью годами позже; к тому времени он написал шесть книг и оставил после себя сотни тетрадей с запися­ми. В одном месте в эссе «Ван Гог. Самоубитый обществом» Арто, едва упомянув Лакана, «раз­бирается» с ним раз и навсегда; он определяет, что «доктор Л.» – «эротоман», и таким образом обращает то самое обвинение в безумии про­тив самого психиатра6.

1. Эротомания

«Я не очень хорошо знаком с психоанализом Фрейда или Юнга».

(Арто своему психиатру в психиатрической больнице в Родезе)

«…Любители темы бессознательного как

фрейдистского, так и американского толка – того бессознательного, чью спектроскопию, как они воображают, они предпринимают».

(Artaud, «Bases universelles de la culture»7)

Работы Арто характеризуются продолжавшим­ся всю его жизнь крестовым походом против сексуальности. С биографической точки зре­ния возрастающий радикализм подобных атак перекликается с сексуальным воздержанием, которому намеренно отдается предпочтение и которое доводится до всеобщего сведения. Арто отвергает сексуальность «в ее нынешней форме», он критикует то обстоятельство, что сексуальность является исторической произво­дной, символическим конструктом8.

Тем самым он выдвигает предположение об иной сексуаль­ности – мифически утраченной или же a venir9. Точнее, сексуальность в исторической перспек­тиве должна идентифицироваться с органиче­ской сексуальностью, а также с органическим или разделенным [divided] телом, которое с социокультурной точки зрения производится душой в религии, анатомией в медицине и ато­мизмом в науке10. Органическое порождение и фаллическое jouissance11, которое органическое порождение влечет за собой, для Арто априори являются синонимами вырождения в той мере, в которой их сопровождает утрата первона­чального [primordial] единства.

Таким образом, он говорит о человеческом теле как о «maison de chair close»12: хрестоматийный образ борделя («maison close», буквально «за­пертый дом») воспроизводится посредством органически сексуализированного тела-дома; посредством замыкания, обрамления нашей плоти («chair»), которое влечет акт разделения, сепарации внутреннего от внешнего.

Каким именно образом органическая сексуаль­ность с необходимостью ведет к вырождению? Арто полагает, что человек полностью извра­щен мыслительной одержимостью коитусом. Разумеется, органическая сексуальность везде­суща, она самым определенным образом при­сутствует в нашей повседневной жизни и дей­ствительно отнюдь не вытеснена; для Арто, од­нако, коитус в первую очередь является первер­сией, поскольку коитус выступает повсемест­ной формой мысли.

Принимая это во внимание, для Арто метафизика – это то, что человек «соз­дает для себя сообразно той пустоте, которую человек несет внутри себя»13; Арто определяет коитус как метафизическое приспособление высшего порядка: коитус выступает в качестве идеологически конформистского аппарата, на­вязываемого нам для того, чтобы сокрыть не­хватку, которая привносится (символическим) разделением. Эта структурная перверсия со­ставляет то, что Арто называет в своих поздних работах «эротоманией», явным образом и в ироничной форме противопоставляя ее техни­ческому значению этого термина, как он опре­деляется в психиатрии – для которой эротома­ния является «одержимостью целомудренной любовью»14.

Используя формулировки, напо­минающие насмешливую переработку теории гомункула, Арто утверждает, что «каждый че­ловек имеет в своем мозге секс, своего рода ма­ленький секс, который он вымачивает в своем сознании»15.

Эротомания как перверсия является несо­мненно в то же самое время pere-version16, или «версией Отца», в двух взаимосвязанных от­ношениях: (1) эротомания поддерживает то, что Арто называет «идиотическим периплом», беспрестанно повторяющимся, «тупоумным» круговоротом вырождающейся череды поколе­ний: отец – сын – отец, – на роль «левеллера» которой притязает Арто17; (2) по той же при­чине эротомания поддерживает глупость Отца/ Другого, его исключительную непоследователь­ность и тем самым парадоксальным образом допускает в противном случае невозможное появление значения. Именно в этом смысле, со­гласно Лакану, «те, кого не оставили в дураках», те, кто не обманут символическим Другим, – иными словами, психотики, – «заблуждаются»: значение может появиться только ввиду слабо­умия [idiocy] (то есть не-психоза), ввиду исклю­чительно произвольного Имени-Отца, неведе­ния относительно нехватки в Другом, которое поддерживается перверсивным фаллическим jouissance. Именно по этой причине Лакан запи­сывает это слово как «j’ouis sens»18. Фаллическое jouissance позволяет нам «придавать смысл» [make sense]: «я слышу» <j’ouis>19 смысл в силу наслаждения pere-версивным способом – то есть ради Отца/Другого, – в силу мысли о том, что последний является Единым20, в силу спо­собности просто-напросто «мыслить».

Эта строгая лакановская взаимозависимость фаллического jouissance, Другого и символического мышления/значения явно улавливается самим Арто. С одной стороны, он часто идентифицирует Бога/Отца/Другого с вырождающейся фаллической сексуальностью; например, он пишет: «Они нашли новый способ вывести бога… под личиной болезненной сексуальности»21. С другой стороны, выражения, такие как «не мыслить, кроме как о коитусе», «мыслить посредством секса»22, выступают повторяющимися оборотами речи в его работах: как я уже предположил, они представляют собой попытку описать структурную, мыслительную pere-version, которая в значительной мере превосходит «намерение заниматься сексом».

В сущности эти выражения определяют модальность самой мысли, единственную модальность, посредством которой в настоящее время в силу исторических обстоятельств мысль может «мыслить». Точнее, можно было бы сказать вслед за Арто, что в эротоманиакальной pere-version мысль нашла свою собственную impouvoir23, свою (не)способность мыслить24. Мысль может «претендовать» [pre-tend]25 на то, что мыслит, только посредством учреждения метафизики секса; мышление – это только претензия [pre­tending] на то, чтобы мыслить, поскольку в лучшем случае мышление соответствует тому, чтобы мыслить невозможность мысли.

Иначе говоря, неспособность мыслить, которая характеризует мысль, то обстоятельство, что человеческое мышление дается только посредством пробела, «наблюдения за собой»26, посредством того, что человек является своим собственным зрителем, – это то, что преследует Арто, – эта мысль, которая никогда не может быть в полной мере помыслена, структурно отмечена метафизическим требованием, которое обнаруживает в коитусе и временное удовлетворение, и всегда-возобновляемое [always-renewed] неудовлетворение.

С лакановских позиций вполне можно утверж­дать, что Арто предполагает, что коитус функ­ционирует в качестве эпитомии semblant27: он и скрывает, и сберегает нехватку. Таким образом, удовлетворение заключается не столько в фи­зическом удовлетворении от самого коитуса, сколько в (не)удовлетворении мыслительного требования, то есть в эротомании. О чем здесь прежде всего идет речь, так это не об удовлетво­рении конкретной патологической перверсии, а о бесконечном повторении структурной – пусть даже и «продырявленной» – pere-version посред­ством частичного (не)удовлетворения.

Арто вводит неологизм, который замечательным об­разом схватывает безумную проницательность [mad astuteness] ложного мышления: Арто за­меняет быть satisfaits («удовлетворенными») на быть satis-fous28; в этом неологизме, переводи­мом как «быть удовлетворенно-помешанными» [satis-wild]29, он пытается выразить понятие, в котором либидо и символическое значение неразрывно смешаны. Мыслительное удовлет­ворение от бесплодной мысли под личиной эротомании является доминирующей (господ­ствующей в идеологическом плане) формой безумия, которая должна быть противопостав­лена той форме безумия – безумия, просто-на­просто являющегося таковым для общества, – которая приписывается тем, кто – как и сам Арто – восстает против эротомании. Эротома­ния должна быть обличена как ложное мыш­ление и параллельно как частичная форма – фаллического – jouissance, которое выводится из отмеченной вырождением сексуальности. Лакановским наименованием для этого «удов­летворенно-помешательства» [satis-wildness] неизбежно стало бы «счастье»30.

Исторически сексуальность могла быть только органической: она должна выводиться из раз­деления и должна как таковая быть обличена. Теоретический проект Арто до его помеще­ния в психиатрическую больницу в 1937 году можно было бы, следовательно, резюмировать с помощью одного большого вопроса: как мы можем преодолеть разделение? Мы вполне мог­ли бы предположить на этом этапе, что Арто истерически изобличает (эпистемологическую, сексуальную) дыру в Другом, отказываясь при­нять ее как таковую: этот запрет на сексуаль­ность соответствует запрету на фаллическое jouissance, выступающему как «затычка»31 для (отмеченного нехваткой) Другого, как произво­дное и субститут того обстоятельства, что от­ношений между полами не существует. Тем не менее, Арто все же полагает, в отличие от Ла­кана, что существует другое, внеисторическое, внесимволическое jouissance.

«Евнух – какой красивый образ!» – пишет Арто в «L’art et la mort»32. (Реальная) кастрация вы­ступает притягательным воображаемым со­блазном, миражом отвоеванного единства, который сопровождает его с момента само­идентификации с Абеляром в «L’art et la mort» (1925-1927) до изобретения Святого Антонена, который оскопляет себя в «Artaud le Momo» (1946)33. Однако (реальная) кастрация в кон­це концов предлагает ложный способ защиты от дифференциальности фаллоцентризма: она насильственно отвергает органическую сек­суальность, но не особенно ее ослабляет. По этой причине этот самый термин «кастрация» обычно обозначает в текстах Арто форму не­хватки: «То, что человек сегодня называет че­ловеческим, – не что иное, как кастрация гла­венствующей части человека»34. Такая нехватка несовместима с ностальгической борьбой Арто за Единое.

Мы действительно можем различить два отчет­ливо выраженных значения кастрации у Арто.

Первое ассоциируется с именем Абеляра, возможно самого знаменитого евнуха в истории. Парадоксальным образом Арто, кажется, предполагает, что Абеляр был кастрирован не людьми Фульбера, а в силу сексуализации его любовной связи с Элоизой. Идея Арто довольно прозрачна: те, кто занимается (органическим) сексом, кастрированы; (символическая) кастрация и органическая сексуальность

зависимы друг от друга (как указывает Лакан, «sexus… происходит, ясное дело, от secare»35). Напротив, истинная вирильность состоит в аскетизме, а любовь между мужчиной и женщиной должна оставаться платонической36.

Мифическая сцена чистой любви изображается следующим образом: «Элоиза обладает… прекрасным сердцем»; таким образом «вопрос любви обретает простоту», и Абеляр оказывается способен «победить в любовной игре»37. С другой стороны, органическая сексуальность влечет за собой трансформацию Элоизы в чудовищное кастрированное соединение органов: «Ее череп – молочно-белого цвета, ее груди бесстыдны, ее ноги тощи, ее зубы скрипят, как бумага»38. Здесь следует напомнить читателю, что сам Арто полагал, что он «был лишен девственности <своей единственной любовницей> Женикой»39: жестокая кастрация-лишение девственности Абеляра/Арто преподносится как его не- уверенное вступление в конфор- мистско-эротоманиакальное измерение символического.

В книге «Гелиогабал» Арто приводит иное значение кастрации:

«Когда галл отрубает себе член… я вижу в этом ритуале желание покончить с противоречием, объединить одним ударом мужчину и женщину… слить [их] в одно»40. В таком случае кастрация преследовала бы цель достижения согласованности двух полов: однако андрогинный союз мужчины и женщины обречен на провал, поскольку в силу того самого действия, посредством которого (вновь) обретается женщина, утрачивается мужчина. Арто поэтому заключает: «[они] делают то, что их приканчивает», галлы истекают кровью41.

На этом этапе должно быть очевидно, каким образом эти два вида кастрации пересекаются: намерение покончить с определенным противоречием, избавиться от препятствия, которым является органический секс, и вернуться к андрогинному Единому может быть истолковано как намерение кастрировать символическую кастрацию. Мимоходом следует отметить, как это вожделенное Единое сталкивает нас с крайне проблематичным понятием единства; оно двусмысленно в той же мере, в какой и вновь порождающее его оскопление (реальная кастрация) буквально вновь дробит тело… Это Единое можно в конечном итоге идентифицировать с оборотной стороной лакановского corps morcelé, раздробленного тела, которое Арто парадоксально считает перво- начальным единством и которое позднее в его работах превратится в то, что туманно названо «телом без органов», – то есть только лишь в априори «положительное» прочтение того, что иначе можно было бы определить как разрозненные «органы без тела»42.

Иными словами, кастрация как физическая ампутация, как кастрация галлов, совпадает с неудачной попыткой кастрировать органическую сексуальность, которая, в свою очередь, должна пониматься как кастрация – мифической – аскетической вирильности. Недостижимый исход этой двойной кастрации, которая должна позволить нам вернуться в состояние до грехопадения, это абсолютное jouissance, к

которому стремится Арто, хотя вновь и вновь чувствует его невозможность, обозначается двумя разными терминами, которые только кажутся противоречащими друг другу: «любовь» и «жестокость».

Двойная кастрация, на которую Арто ссылается как на единственный возможный путь достижения абсолютного jouissance, должна толковаться как двойное отчуждение, как акт отчуждения себя от символического отчуждения. Этот акт позволяет субъекту аутентичным образом явить себя в своем бунте против дифференциальности Другого – против того, чтобы быть сексуализированным, равно как и против того, чтобы «быть говоримым» Другим; – и этот же акт десубъективирует его, учитывая, что субъект как таковой является parlêtre43, символическим, желающим бытием-языка [being-of-language]. Нас не должно удивлять, что одним из беспрестанно повторяющихся девизов Арто является «становление aliéné authentique». По мнению Арто, необходимо осуществить аутентичное отчуждение [authentic alienation].

Имея в виду этот проект, Арто сначала отправится в отдаленные земли индейцев тараумара в Мексике, а затем на западное побережье Ирландии, где он будет арестован при невыясненных обстоятельствах, отправлен обратно во Францию и помещен в одну за другой различные психиатрические больницы. Мы должны вспомнить, что aliéné во французском языке означает и «отчужденный», и «душевнобольной»: для Арто речь здесь идет о производстве безумия, которое будет «аутентичным» [authentique]. Как он сам отмечает после девяти лет содержания в психиатрической больнице: «Аутентичный безумец… – это человек, который предпочитает стать безумным в социально приемлемом смысле слова, нежели чем лишиться определенной главенствующей идеи человеческой чести»44.

Здесь помещены рядом два понятия безумия. Имеет место вынужденный выбор, о котором, кажется, Арто осведомлен: человек либо принимает эротоманию – ложное мышление, неаутентичное безумие, символическое отчуждение, – либо делает эротоманиакальное безумие аутентично безумным – то есть отчуждает отчуждение, – таким образом отказываясь поступиться собственными индивидуальными антисоциальными действиями45. Этот выбор является вынужденным именно в лакановском смысле: «Я или не мыслю, или не есть»; – субъект может только выбрать между двумя различными способами потеряться: там, где я мыслю (претендую [pre-tend] на то, чтобы мыслить), – в социально отчужденном бессознательном, – «я не узнаю себя»; с другой стороны, «там, где я есть <в реальном>, слишком ясно, что я теряю себя»46.

На этом этапе мы должны вспомнить о собственно лакановском термине для такого двойного отчуждения: этот момент чистой негативности должен быть назван (последующей) «сепарацией». Арто часто использует этот же термин, чтобы объяснить свой отказ от сексу­альности. Таким образом, он ссылается на «не­отъемлемое целомудрие», которое соотносится с «абсолютной сепарацией полов»47: любая сек­суальность a venir48 должна предполагать пре­кращение отчуждения между мужчиной и жен­щиной, которое было введено органической сексуальностью. Бороться против этого (символи­ческого) отчуждения воз­можно только посредством другого отчуждения: «Сек­суальность будет водворе­на обратно на свое место… Это означает, что полы бу­дут сепарированы49 неко­торое время»50.

Поэтому «аутентичное от­чуждение» является здесь синонимом девственной чистоты; сепарация долж­на быть достигнута путем возведения стены аскети­ческого воздержания. Как мы скоро увидим, это вопрос буквального про­тивостояния разрыву между поколениями51. Таким образом, Арто пишет, что «аутентичные безумцы, содержащиеся в психиатрических больницах, оградили себя от эротического пре­ступления, или, если это не так, то это потому, что они не были аутентично безумны»52; мы могли бы переформулировать все это с помо­щью простой пропорции: аутентичное безумие = чистота : неаутентичное безумие = нечистая эротомания. В противовес «конформизму» эро­томаниакальных построений Арто предлагает альтернативную программу: быть более цело­мудренным, чем девицы, – говорит он, – актив­но становиться девственником. Незавоеванная девственность останется, таким образом, все­го лишь органической категорией; вот почему пол/пенис старого Арто53 «ретировался»54.

Более того, следует подчеркнуть, что эрото­мания является болез­нью, от которой страдает общество целиком; толь­ко объединяющее воз­действие структурной непристойности может преуспеть в обособлении [segregating] конкретного безумства «безумцев» или, наоборот, только неизбеж­ность отмеченной непри­стойностью поддержки мо­жет учредить общество как Единое, с необходимостью обособляющее общество… Точнее, Арто полагает, что эротомания не только лишь определяет наше время как время, наполненное навя­зываемым идеологическим вожделением, вынуждаю­щим нас забыть любовь; не­достаточно считать эрото­манию наиболее явным симптомом некоего об­щего «заклинания, наложенного на общество» (прежде всего, психиатрами и священниками); она не сводится к тому, чтобы представлять со­бой самый овеществленный знак успешной ра­боты «коллективной» и «гражданской» черной магии55.

Особенность эротомании, ее бытие «по ту сторону» «репрессивной гипотезы», скорее, проявляется в том, что эротомания в конеч­ном итоге находит свое избыточное выражение в самих психиатрах – то есть в тех, кого мож­но было бы ошибочно идентифицировать как «обладающих иммунитетом вершителей реп­рессий» (тех парадоксальных вершителей реп­рессий, которые побуждают к сексу…). Ясный и в конечном счете умиротворяющий дуализм между «вершителями репрессий» и «репрес­сированными» отсутствует; иными словами, Арто, кажется, осведомлен о том обстоятель­стве, что приказ, предписывающий фалличес­кое наслаждение, неотъемлем от (целостного и при этом отмеченного дырой) общества [(the w/hole of) society] как такового, от истеблишмен­та/учреждения-значения [establish-meant]56 или от того, чтобы подвергнуться счету в качестве Единицы: это предписание представляет собой непристойную, отмеченную связью со сверх-я опору общества. Таким образом аутентичные безумцы не только «набрасываются на опре­деленный конформизм в образе действий», но также «набрасываются на конформизм самих институтов»57, их следует диаметрально проти­вопоставить психиатрам, которые все являют­ся радикальными эротоманиаками в той мере, в которой они все явным образом выступают «хранителями» ложного мышления.

Все это могло бы объяснить, почему, со­гласно Арто, грех и социальное/эротомани­акальное удовлетворенно-помешательство [satis-wildness] подразумеваются сообща58. Тот же социальный императив (сверх-я) повелева­ет нам наслаждаться и вызывает у нас чувство вины из-за того, что мы не наслаждаемся в до­статочной мере наслаждением, которое в конце концов соотносится с нехваткой наслаждения 59, но не может быть явлено в ка­честве таковой.

Таким образом, эротоманиак движется от весьма приободряющей абсурдно­сти вины, которая характеризует «репрессив­ный» дискурс традиционного господина, – «Не абсурдно ли чувствовать себя виновным, если я наслаждаюсь?», – к гораздо более невыноси­мой вине за абсурдность, приписываемой капи­талистическим дискурсом субъекту, который никогда не наслаждается в достаточной мере, – «Разве это не моя вина, если я по-настоящему не наслаждаюсь, в то время как я наслаждаюсь? Разве это не абсурдно?». В «Dossier d’Artaud le Momo»60 Арто пишет: «Я осуждаю тебя, / ты знаешь, почему я тебя осуждаю, / а я – я не знаю»61.

Другой отчаянно глуп. Ты виновен, ты знаешь, почему ты виновен (почему я думаю, что ты виновен), именно потому, что я (обще­ство), тот, кто обвиняет тебя, не знаю почему. Ты виновен, поскольку знаешь, что я не знаю, почему ты виновен (ты виновен, потому что ты обнаружил мой обман!), ты виновен в соб­ственной невиновности, в конце концов ты ви­новен в абсурдности (как дыра в Другом, как не-существование сексуальных отношений), ты, таким образом, несешь ответственность за абсурдность, которую мой обман стремился из­бежать.

Отчуждение является и сексуальным, и линг­вистическим. Оно касается и желания, и зна­чения. Поэтому, чтобы быть «аутентично от­чужденным» – то есть полностью сепарирован­ным, – следует также произвести отчуждение лингвистического отчуждения. Согласно Арто лингвистическая сепарация соответствует об­разованию по-настоящему неотчужденной «речи до слов», в которой субъект не говорит­ся Другим. Арто согласился бы с Лаканом, что бессознательное, которое структурировано как язык, лежит вовне; таким образом, он пишет: «В моем бессознательном я слышу, как говорят другие»62.

Как отмечает Лакан, говоря о дочери Джеймса Джойса Лючии (которую «называют шизофреником», – говорит Лакан)63, «безумец» каким-то образом превосходит «нор­мальных» людей в той мере, в которой он един­ственный, кто правильно ощущает, что слова и язык всегда навязаны Другим. Для Лакана, од­нако, это превосходство не является «преиму­ществом»: напротив, оно соответствует психо­тическому «хуже» тех, кто «не заблуждается», кто не одурачен Другим: тех, чье символическое работает со сбоями.

2. «Une force Antigone»

«Те другие, кто умер, не сепарированы. Они все еще вращаются вокруг своих мертвых тел. Я не умер, но я сепарирован».

(Арто, «Новые откровения бытия»)

Хорошо известно, что, согласно Лакану, фик­тивный, мифически невозможный герой, кото­рый в полной мере воплощает сепарацию, – это девственница Антигона. Во время своего со­держания в психиатрической больнице в Роде­зе Арто пишет короткий текст, озаглавленный «Antigone chez les Francais»64, в котором он опи­сывает ее акт сепарации. Что Арто говорит об Антигоне?

1. Антигона – это та самая женщина [the woman]; она та самая женщина, которая есть, которая выступает «формальным воплощением женщины»65. Арто в неявной форме вписывает ее имя в список filles-a-venir66 своего ангель­ского гарема, неслучайно именуемых также «дочери сердца». Кто они? Filles-a-venir – это пост-сексуализированные женщины, которых Арто мог любить. Согласно органическому взгляду на жизнь они друзья, потенциальные любовницы, бабушки, афганская переводчица работы «Искусство и смерть», которая никогда не была зарегистрирована ни в одной книге ре­гистрации актов рождения, – все они связаны вместе воображаемым «вмешательством субъ­ектов» [inmixing of subjects; фр. immixtion des sujets], как назвал бы его Лакан.

Антисемья должна быть выстроена и избрана: «Вы должны выбрать между вашими родителя­ми и мной»67. Здесь обнаруживается неожидан­ный аспект аскетизма Арто: filles-a-venir – это дочери воздержания. Они, возможно, дочери corps-a-venir68, тела без органов, которое ан­дрогин мог предвосхищать только ошибочно. Здесь речь идет об ином понятии единства, единства чистого различия. Дочери Арто не вы-рождены [de-generated] от него, но они так­же не являются потомственными порождени­ями главного Единого, которого, кажется, уже недостаточно. Все «перво-родные» [first-born] дочери являются его дочерями.

«В мире, как он ныне сделан, мы не отделаемся от этой идеи первородства – но не первого сына своего отца, а отца своего первого сына»69; «первый» – это характеристика сына/дочери как таковых. Отец может только быть отцом сына/дочери, не рож­денных [not generated] им: как Арто в отноше­нии своих «бессмертных маленьких девочек»70. Filles-a-venir никогда не были (органически) рождены и никогда не могут (органически) умереть: они реальны и в качестве таковых «не-мертвы» [undead]71. Поэтому необходимо обратить внимание на то, каким образом закат андрогина совпадает для Арто с переоценкой женщины, которая прежде обвинялась в пре­пятствовании бинарному совершенству ан­дрогина раз и навсегда посредством отделения [detaching] себя от мужчины (учреждая таким образом пустоту, различие).

2. Арто и Антигона «стоят друг друга», по­скольку они оба страдали, были вовлечены в «достигающую предела внутреннюю битву» и «претерпевали пытки» со стороны «гнусного понятия бесконечности»72. Антигона смогла победить: об этом свидетельствует ее имя, «имя ужасной победы»73. В той мере, в которой «име­на не <всегда> даются случайно»74, Арто может говорить, что Антигона стала его собственным именем, «Антигона» теперь воплощает антаго­нистическую силу par excellence75, «силу-Анти­гону бытия» [the force-Antigone of being]76. Он говорит нам, что, для того чтобы она достигла этого статуса – то есть символической сепара­ции, отчуждения от символического, – Антиго­на должна была победить «все то внутри нас, что не является бытием или эго [ego], но упорствует в желании считаться бытием на­шего эго [ego]»77.

Поэтому Антигона преуспела в победе над отчуждением, причем как сексу­альным/лингвистическим отчуждением в сим­волическом, для которого «я [I] – это Другой», социальное бессознательное, которое желает, говорит нами и дает нам имя, так и вообража­емым отчуждением, для которого «эго [ego] – это другой», ложное единство, объект, который возникает посредством отчужденной иденти­фикации с образом другого. Также ясно, что для Арто имеются два вида бытия, негативное и позитивное: «тупоумные силы» – вновь отсылка к глупости – отчуждающего бытия, бытия, которое «есть» на месте меня и посредством которого я «являюсь свидетелем самого себя», на самом деле противопоставля­ются антагонизму «обратных сил»78.

3. Сам Арто пытается наконец победить «все другие эго [egos], которые не являются мной»79. Ему нужна Антигона, чтобы помочь ему в «по­следней битве», посредством которой у него должно получиться стать своим реальным име­нем; однако он также знает, что эта же победа повлечет «похороны его брата эго [ego]80, смерть его фактического, но никогда не реали­зованного «самого себя» [self]; «истинное» са­мое себя является само по себе братом, сиблин­гом или двойником, и оно может возникнуть только как (объективированный) недостижи­мый мираж единства с отчужденной точки зре­ния. Иными словами, Арто хорошо осведомлен о том обстоятельстве, что победа Антигоны является в своей жестокости «ужасной», как он говорит. В этом отношении Лакан нас учит, что сепарация объекта от символической идентич­ности ведет нас к «потере реальности», иными словами, к «субъективному обнищанию».

4. Арто также говорит нам, как Антигона добилась своей ужасной победы над «другими эго [egos]»: «отделением [separating]81 от своей души силы, которая толкала ее к существованию»82, отъединением себя от отчуждающей силы, которая, тем не менее, заставляла ее существовать83. Социальное существование в качестве ложного бытия является по определению отчужденным; это то, что Арто в другом месте определяет как «etrete»84, «бытие-сущим» [beingbeen], объективированное бытие, состояние , которое не есть: «Я знаю, что этот мир не есть»85. Арто отмечает, что Антигона сепарирует себя от отчужденного существования через «обнаружение обратной силы», силы, обратной существованию, которая позволяет ей «признать себя отличной от бытия, которое она проживала и которое проживало ее»86. Ужасная победа Антигоны подразумевает, что она умирает символически и в реальности: что выживает, так это имя антагонистической силы чистой негативности, которую мы вполне могли бы назвать «влечением смерти».

Необходимо также отметить, как в других местах в своих работах Арто описывает сепарацию от символического полностью противоположным образом: «Это я [it is me], – сказало мне мое эго [ego], которое слушается меня87.

Ия [I] ответило: все эго[egos] находятся в этой точке, поскольку, что касается меня, я [I] не слушаюсь88 тебя»89; «победа» здесь равносильна восстанию безумного [wild] множества эго [egos] против доминирования единственного эго [ego]. Однако я не думаю, что мы имеем здесь дело всего лишь с противоречием; помимо очевидной несовместимости этих двух возможностей, следует также отметить, чтo сам Лакан описывает как две противоположные, но неразрывно связанные тупиковые ситуации сепарации: трагедию и буддизм90. Субъект может быть сепарирован от объекта двумя разными способами. Точнее, сепарация в качестве первого этапа [stage] пересечения фундаментального фантазма ($.a) должна буквально рассматриваться как отделение [detachment] символического (перечеркнутого) субъекта от воображаемого объекта желания.

Последствием этого является возникновение объекта (причины желания) – объекта маленькое а91 – в его реальной пустоте, которая затем может привести к двум дополняющим друг друга противоположным тупиковым ситуациям; субъект либо трагически идентифицирует себя со своей фундаментальной нехваткой-бытия [lack-of­being], своим непреодолимым расщеплением, преодолевая все контингентные отчуждения и таким образом теряя объект, либо субъект идентифицирует себя с объектом маленькое а, таким образом «превращая <себя> в мумию»92; эта нирванизация ни в коей мере не является аскетической, поскольку она перверсивно принимает пустоту объекта за реальное Вещи: радикальная альтернатива трагедии представляет собой, таким образом, психотическую перверсию…

С точки зрения Арто, все это означает, что можно либо обрести жестокое я [I] – то есть свое реальное имя – без другого (все другие эго [egos] по сути повержены и то, что полагали «истинным» эго [ego], «похоронено»), либо множество других, разрастание (других) эго [egos] без я [I]. Лакан предполагает, что психоанализ способен преодолеть этот тупик, вновь субъективируя объект после его возникновения в качестве пустоты, что означает на лакановском языке индивидуализировать (нехватку) jouissance посредством установления нового господского означающего.

В семинаре VII Лакан в своем знаменитом прочтении Антигоны не различает трагедию и буддизм как два отличных друг от друга негативных исхода сепарации. Если, с одной стороны, Антигона действует трагическим образом, говоря «нет!» Креонту, с другой стороны она также проживает внесимволическую мумифицированную жизнь «между двумя смертями»; Лакан напоминает нам, что, когда она «сой[дет] живой в гробницу», она по сути станет «жив[ым] труп[ом]»93. Здесь необходимо отметить, что, согласно Арто, который продолжает упоминать образ мумии, последняя находится «вечно между смертью и жизнью, это тело и эмбрион»94: поэтому Антигона (и те, кто ведут себя как она) является тем, кто предпочитает «умереть заживо, вместо того чтобы жить мертвой»95 (то есть существовать в символически отчужденном состоянии).

Более того, я мог бы утверждать, что семинар VII не говорит нам, что сепарация могла бы привести к тупику; семинар не объясняет, каким образом психоанализ должен преодолеть двойной тупик трагедии и мумификации, чистую негативность разрушительного, даже если и необходимого, момента. Антигона «не поступается своим желанием» похоронить Полиника и, действуя таким образом, добивается сепарации: в 1959-1960 годах для Лакана в этом состоит фундаментальный этический закон психоанализа; однако Лакан не подчеркивает в достаточной мере то обстоятельство, что Антигона не возвращается, что ее действие ведет к саморазрушению… Между тем, это обстоятельство, напротив, необходимо акцентировать, принимая во внимание, что, по крайней мере на этом этапе, Лакан, кажется, говорит о трагедии как о (противоречивой) модели, воспроизводящей цель психоаналитического лечения96.

Именно по этой причине Антигона не должна в полной мере приниматься за образец: она не может стать эпитомией анализанта; его необ­ходимо предварительно истеризовать, как Ла­кан скажет в семинаре XVII, однако анализант не должен становиться трагической фигурой. Спустя десять лет после прочтения «Антиго­ны» Лакан опровергнет идентификацию пси­хоанализа с трагедией; как Миллер правильно отмечает: «В “Этике психоанализа” Лакан пре­вознес трансгрессию, в то время как в семинаре XVII он насмехается над совершающим транс­грессию героем»97, поскольку, как Лакан сам заявляет, «никто трансгрессию не совершает», трансгрессия – это «похотливое слово»…98

Лакан определенно полагает необходимым предположить реальную нехватку (реальное нехватки) и непоследовательность «тупоумных сил» Другого. Однако сепарация должна быть только лишь ускользающей. Мы не можем за­держаться в нехватке. Иными словами, Лакан также просит нас поступиться нашим желани­ем именно для того, чтобы продолжать желать, то есть задержаться в надлежащим образом функционирующем, даже если и вновь симво­лизированном, символическом; Лакан просит нас поступиться нашим желанием после того, как мы им не поступились, ограничить наше желание Пустоты, которым мы не поступились, чтобы ввести новыи. способ желать…

Точнее говоря, я предлагаю читать предписание «не поступайся своим желанием!» двумя подразумевающими друг друга способами. Один аспект предписания соответствует предположению нехватки со стороны Антигоны, ее отдалению от символического; второй – тому, чтобы продолжать желать, не проваливаясь в пустоту. Если желание – это желание Другого, желание желания, – и желание для Лакана является сутью человека в качестве parletre, – «не поступайся своим желанием» может и должно также означать «продолжай желать!»… «Не поступайся своим желанием» также означает «не отступайся от Другого!», не покидай измерение социолингвистического, символического Другого, которое возможно только благодаря желанию…

«Измени его, но не отступайся!»… Желание Другого, каковым мы являемся в качестве parletre, также соответствует желанию оставаться в поле Другого. Активная субъективация возможна только в интерсубъективном символическом, после того как мы временно приостановили его и «преобразовали» его посредством введения нового господского означающего и возникновения нового (частично субъективированного) jouissance, связанного с ним. Иными словами, политическое действительно начинается в той самой точке, где поступаются зловещей чистотой анархической и деструктивной этики – которая, тем не менее, является условием политического.

Согласно семинару IX этой субъективации можно достичь посредством психоаналитического лечения, в том, что Лакан называет «пересечением фундаментального фантазма». Вкратце последнее означает следующее: (1) отделение [detaching] объекта маленькое а от перечеркнутого субъекта $; (2) достижение пустоты сепарации (субъективное обнищание); (3) новую субъективацию той же пустоты посредством сублимации. После этого Лакану потребуется шесть лет, чтобы переработать это понятие в эскиз психоаналитической политики антиидеологического jouissance. Идеология оказывается не чем иным, как jouissance, которое не признает нехватку – свою нехватку, jouis-sans… – и, как следствие, индивидуально ее не субъективирует; контроль над jouissance оставлен Другому.

Такая политика очерчена в семинаре XVII в связи с разработкой четырех дискурсов, которые представляют собой значительный вклад в политическую теорию, все еще ожидающий глубокого анализа. В этом обновленном теоретическом контексте трагическая фигура Антигоны является воплощением радикализированной, влекущей саморазрушение истерички (невозможной мифической фигуры), которая, обнаружив, что Господин/Другой перечеркнут, решает пожертвовать собой в акте, который является ответом на противоречия Господина/Другого: как следствие, она не ослабит существующего Другого, но в конце концов пожертвует собой ради его поддержания или в лучшем случае ради pere-версивного миража другого непротиворечивого Другого; именно приняв решение низвергнуться в пустоту нехватки, Антигона отказывается ее принять.

Выводы, сделанные Лаканом в семинаре XVII, затем еще более усложняются в процессе нового исследования симптома в 1975­1976 годах: в ходе этой работы, кажется, выдвигается предположение, что любая возможная субъективация jouissance должна претерпеть радикальную дестабилизацию «неразвязанного» психоза и последовательное создание (частично) «персонализированного» символического – «не-трагического» имени – при помощи собственного письма, разметки собственного jouissance посредством писаной буквы. Иными словами, я здесь также выдвигаю предположение, что лакановское прочтение Джойса, которое далеко отстоит от того, чтобы быть литературно-клиническим исследованием случая, представляет собой наиболее зрелый подход Лакана к формулированию психоаналитической этики и политики.

 

 

• 1 Редакция благодарит автора за предоставление текста для публикации в Лаканалии. Перевод выполнен по следующему изданию: Chiesa L. Lacan with Artaud: j’ouis-sens, jouis-sens, jouis-sans // Lacan: The Silent Partners. Zizek S. (Ed.). London: Verso, 2006. – Прим. ред.

 

 

 

 

• 2 «Причина провала» (фр). Речь идет о выступлении Ж. Лакана 15 декабря 1967 года в Риме, опубликованном в «Autres ecrits». – Прим. пер.

 

 

 

 

• 3 Lacan J. La psychanalyse. Raison d’un echec. Autres ecrits, Paris: Seuil, 2001. P. 349.

 

 

 

 

• 4 По-французски эта фраза, предположительно произнесенная Лаканом, обычно цитируется следующим образом: «Il est fixe…» (букв. «Он фиксирован»)(Interview de Roger Blin, Liberation, 14 juin 1977, цит.по: https://www.cairn.info/revue-essaim-2006-1-page-7.htm). Автор приводит здесь перевод на английский язык: «Artaud is obsessed…» («Арто помешан», «Арто одержим»). В данном переводе на русский язык предпочтение отдается оригинальной формулировке на французском языке, хотя можно было бы также предложить формулировку «Арто зациклен», которая не отличается гладкостью, но справедлива и в качестве перевода оригинала, и в качестве перевода версии на английском языке. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 5 Virmaux A. and O. Antonin Artaud – Qui etes-vous? Lyon: La Manufacture, 1996. P. 60.

 

 

 

 

• 6 Artaud A. Selected Writings. Berkeley: University of California Press, 1988. P. 484 (Арто А. Ван Гог. Самоубитый обществом. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. С. 20). Что касается идентификации Лакана с «доктором Л.», см. Scarpetta G. Artaud ecrit ou la canne de saint Patrick. Tel Quel, n. 81, 1979. Р. 67.

 

 

 

 

• 7 Арто, «Всеобщие основания культуры» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 8 Artaud A. .uvres completes (XII). Р. 211. Если не указано иное, цитаты взяты из .uvres completes. Paris: Gallimard, 1956-1994, volumes I-XXVI.

 

 

 

 

• 9 Грядущей, будущей (фр.). Автор в данной статье, написанной на английском языке, использует, тем не менее, большое количество слов и выражений на французском и латинском языках, зачастую не сопровождая соответствующие выражения переводом. Вероятно, такой подход обусловлен тем, что речь идет об использовании в тексте ряда неологизмов Лакана и Арто (перевод которых неизбежно привел бы к их искажению) и необходимости обратить внимание на некоторые омофоничные конструкции. Кроме того, автор использует известные французские психоаналитические термины и устоявшиеся латинские выражения. В соответствии с избранным автором подходом соответствующие слова и выражения в данном переводе сохранены, но снабжены дополнительно переводом в примечаниях (по крайней мере в тех местах, где эти слова и выражения встречаются впервые). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 10 Я более подробно раскрыл эти вопросы в первых двух главах следующего издания: Chiesa L. Antonin Artaud. Verso un corpo senza organi, Verona: Ombre Corte, 2001.

 

 

 

 

• 11 Наслаждение (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 12 .uvres completes (XII). Р. 214. – Прим. авт. Букв. «дом запертой плоти» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 13 Selected Writings. Р. 91.

 

 

 

 

• 14 Состояние, которое, возможно, даже было диагностировано у самого Арто и которое, как мы знаем, Лакан диагностировал у Эме [Aimee] в своей диссертации

 

(см. Lacan J. De la psychose paranoiaque dans ses rapports avec la personnalite. Paris: Seuil, 1975. Pp. 262-263).

 

 

 

• 15 .uvres completes (XII). P. 229.

 

 

 

 

• 16 Perversion – перверсия (фр.); неологизм pere-version – версия Отца (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 17 Selected Writings. P. 540. «Арто стремился устранить повторение вообще» (Derrida J. The Theatre of Cruelty and the Closure of Representation, in Writing and Difference. London: Routledge, 1978. Р. 245 (Деррида Ж. Театр жестокости и закрытие представления // Деррида Ж. Письмо и различие. М.: Академический проект, 2000. С. 389)).

 

 

 

 

• 18 J. Lacan, Le seminaire livre X. L’angoisse, 1962-1963. Paris: Seuil, 2004. P. 96 (Лакан Ж. Семинары. Книга X. Тревога (1962-1963). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2010. С. 100). – Прим. авт. J’ouis sens – букв. «я слышу смысл» (фр.) – Прим. пер.

 

 

 

 

• 19 Здесь и далее в угловых скобках воспроизводятся примечания автора, заключенные в оригинале в квадратные скобки. В квадратных скобках в данном тексте приводятся примечания переводчика. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 20 Автор использует английское слово One (или the One), которое на русский язык возможно перевести в зависимости от контекста и как «Единое», и как «Один», и как «Единица». Аналогичная ситуация складывается с французским словом Un (l’Un). В данном переводе практически во всех местах слово One переведено как «Единое», однако можно иметь в виду вышеуказанное расхождение переводов, например, при встрече с данным словом в других источниках. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 21 Selected Writings. Pp. 569-570.

 

 

 

 

• 22 .uvres completes (I). P. 57, 98, 103.

 

 

 

 

• 23 Impouvoir – немощь (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 24 «Невозможность мыслить, которая является мыслью» (Blanchot M. Artaud, in The Blanchot Reader, ed. by M. Holland. Oxford: Blackwell, 1995. P. 131).

 

 

 

 

• 25 В английском глаголе pre-tend, написанном автором через дефис, можно обнаружить и глагол tend (с англ. – стремиться, иметь тенденцию, претендовать), и pretend (с англ. – притворяться, претендовать). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 26 См. Selected Writings. P. 84.

 

 

 

 

• 27 Подобие, видимость (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 28 OEuvres complètes (XII). P. 144.

 

 

 

 

• 29 Fou – помешанный, безумный (фр.); wild – зд. буйный, помешанный (англ.); satis – достаточный, удовлетворенный (лат.). Произношение неологизма satis-wild немного перекликается с satisfied (с англ. – удовлетворенный); такая перекличка имеет место также в оригинале. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 30 В самом деле счастье равносильно глупости, заключающейся в «нежелании знать» правду о символической кастрации, о непоследовательности Другого и о действительной нехватке jouissance. Как Лакан указывает в семинаре XVII: «Нет иного счастья, кроме как счастья фаллоса», – то есть Другого. Как следствие, Лакан отмечает: (1) счастье становится «политическим фактором»; (2) согласно «невесел[ому] определени[ю]» счастье может означать только «быть как все»; (3) «счастлив, собственно, только фаллос, а вовсе не его обладатель» (Lacan J. Le séminaire livre XVII. Paris: Seuil, 1991. Pp. 83-84 (Лакан Ж. Семинары. Книга 17. Изнанка психоанализа (1969-1970). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2008. С.90)).

 

 

 

 

• 31 Ibid. P. 150, 56 (Там же. С. 163, 60).

 

 

 

 

• 32 Selected Writings. P. 135. – Прим. авт. «Искусство и смерть» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 33 «Арто-Момо» (фр.). Mômo – дурачок, юродивый (диалектизм и жаргонное слово, распространенное в Марселе, откуда родом Арто). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 34 OEuvres complètes (VII). P. 276.

 

 

 

 

• 35 Le séminaire livre XVII. P. 86 (Лакан Ж. Семинары. Книга XVII. Изнанка психоанализа. С. 93). – Прим. авт. Sexus – секс, пол, деление (лат.); secare – резать, отрезать (лат.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 36 Здесь ироничное переворачивание термина«эротомания», предпринимаемое Арто, в полной мере обнаруживает свои диверсионные качества!..

 

 

 

 

• 37 Selected Writings. Pp. 130-131.

 

 

 

 

• 38 Ibid. P. 132.

 

 

 

 

• 39 OEuvres complètes (XV). P. 164.

 

 

 

 

• 40 Арто А. Гелиогабал, или Коронованный анархист. Тверь: Митин Журнал, KOLONNA Publications, 2006. С. 90. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 41 OEuvres complètes (VII). Р. 105 (Арто А. Гелиогабал, или Коронованный анархист. С. 91).

 

 

 

 

• 42 Однако понятие андрогинного Единого существенно отличается от Единства чистого различия, данного телом без органов. Для Арто «первый андрогин – / это ОН, мужчина, / И ОН, женщина. / Одновременно. / Вновь объединенные в ЕДИНОМ» (OEuvres complètes [VII]. P. 103). По этой причине, как мне кажется, сложно поддержать мимоходом обороненное замечание Делеза и Гваттари относительно того, что здесь, по ту сторону от Гегеля, «многообразие превосходит любую оппозицию и смещает диалектическое движение» (A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia, London: The Athlone Press, 1988, p. 532 (см. Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 263, сноска 10)). Единственный убедительный способ, позволяющий устранить в противном случае непреодолимое расхождение между двумя противоположными взглядами на понятие Единого состоит в том, чтобы связать их с двумя различными периодами в деятельности Арто. (Диалектическое) андрогинное Единое достигает зенита в книге «Гелиогабал» (1934) и в «Новых откровениях бытия» (1937), то есть до помещения Арто в психиатрическую больницу. Единое чистого различия тела без органов появляется только после выписки Арто из психиатрической больницы в Родезе в 1946 году.

 

 

 

 

• 43 Говорящее-бытие (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 44 Selected Writings. P. 485. См. также OEuvres complètes(XII). P. 60.

 

 

 

 

• 45 В одном их ранних писем Арто уже отмечал, что «все индивидуальные действия являются антисоциальными. Безумцы – это по преимуществу индивидуальные жертвы социальной диктатуры» (OEuvres complètes [I]. P. 267).

 

 

 

 

• 46 Le séminaire livre XVII. P. 118 (Лакан Ж. Семинары. Книга XVII. Изнанка психоанализа. С. 128 (перевод последней части цитаты изменен – Прим. пер.)).

 

 

 

 

• 47 Artaud A. Nouveaux écrits de Rodez. Paris: Gallimard, 1977. P. 28.

 

 

 

 

• 48 В грядущем (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 49 Перевод «сепарированы» (англ. separated) может показаться не совсем гладким, однако, поскольку в оригинале Арто использует здесь имеющее те же корни французское слово séparé и поскольку автор данной статьи подробно говорит о сепарации (англ. separation, фр. séparation), везде в данном тексте при встрече с данным термином и родственными ему словами было отдано предпочтение

 

прямому переводу, обозначенному выше. – Прим. пер.

 

 

 

• 50 OEuvres complètes (VII). P. 158.

 

 

 

 

• 51 Арто говорит о «микробах пустоты», подразумеваемых в органической сексуальности (.uvres completes [XII]. P. 211).

 

 

 

 

• 52 Selected Writings. P. 485.

 

 

 

 

• 53 Арто называет себя «le vieil Artaud» (с фр. – старый Арто), в частности в вышеупомянутой работе «Artaud le Momo». – Прим. пер.

 

 

 

 

• 54 .uvres completes (XII). P. 153.

 

 

 

 

• 55 Ibid. P. 486.

 

 

 

 

• 56 Неологизм establish-meant указывает, в частности, на establishment (с англ. – зд. истеблишмент) и глаголы establish (с англ. – учреждать) и mean (с англ. – значить). – Прим пер.

 

 

 

 

• 57 .uvres completes (XII). P. 484.

 

 

 

 

• 58 См. ibid. Р. 485.

 

 

 

 

• 59 «Без-наслаждение»; букв. «наслаждаюсь-без» (фр.) – Прим. пер.

 

 

 

 

• 60 «Личное дело Арто-Момо» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 61 .uvres completes (XII). Р. 199.

 

 

 

 

• 62 .uvres completes (XXI). Р. 85.

 

 

 

 

• 63 Lacan J. Le seminaire livre XXIII. Семинар 16 марта 1976 года.

 

 

 

 

• 64 «Антигона среди французов» (фр.). В оригинале статьи название этой работы приводится, вероятно, с опечаткой: «Antigone chez le Francais.» – Прим. пер.

 

 

 

 

• 65 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 153.

 

 

 

 

• 66 «Дочерей грядущего» или «девиц грядущего» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 67 .uvres completes (XIV). P. 139.

 

 

 

 

• 68 Букв. «тело грядущего» (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 69 .uvres completes (XIV). P. 149.

 

 

 

 

• 70 Ibid. P. 84.

 

 

 

 

• 71 Есть «реальная Антигона», как указывает Арто (Nouveaux ecrits de Rodez. P. 153).

 

 

 

 

• 72 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 154. Это понятие бесконечности должно быть связано с носящей характер повторения «дурной» бесконечностью фаллоса в лакановском смысле… Арто часто описывает filles-a-venir как женщин, изнасилованных «фаллосами-убийцами» и «тестикулами ненависти» (см. .uvres completes [XIV]. Pp. 19-20).

 

 

 

 

• 73 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 154.

 

 

 

 

• 74 Ibid. P. 153.

 

 

 

 

• 75 В высшей степени, непревзойденно (фр.). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 76 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 154.

 

 

 

 

• 77 Ibid. P. 154.

 

 

 

 

• 78 Ibid. P. 154.

 

 

 

 

• 79 Ibid. P. 153.

 

 

 

 

• 80 Nouveaux ecrits de Rodez. Pp. 153-154.

 

 

 

 

• 81 Во французском оригинале здесь использован глагол dissocier (с фр. – разъединять, отделять). – Прим. пер.

 

 

 

 

• 82 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 154.

 

 

 

 

• 83 Для Лакана эго [ego] как воображаемая ошибочная идентификация в самом деле является «жизненно важной дегисценцией» (см. Ecrits: A Selection, London: Tavistock, 1977. P. 21).

 

 

 

 

• 84 .uvres completes (XI). P. 199.

 

 

 

 

• 85 Selected Writings. P. 413.

 

 

 

 

• 86 Nouveaux ecrits de Rodez. P. 154.

 

 

 

 

• 87 Вариант перевода: «…которое слушает меня». – Прим. пер.

 

 

 

 

• 88 Вариант перевода: «…не слушаю тебя». – Прим. пер.

 

 

 

 

• 89 .uvres completes (XIV). P. 20.

 

 

 

 

• 90 См. Ecrits: A Selection. P. 324.

 

 

 

 

• 91 Автор везде в тексте приводит данное выражение (как и многие другие психоаналитические термины) на французском языке без перевода: objet petit a. Несмотря на общее намерение сохранить при переводе такой подход автора (см. пояснение в сноске 9 выше), вышеупомянутое выражение, которое еще неоднократно будет встречаться по тексту далее, все же потребовало перевода на русский язык по соображениям поддержания в некоторых местах ясности перевода и грамматической точности. – Прим. пер.

 

 

 

 

• 92 Ibid. P. 324.

 

 

 

 

• 93 Lacan J. The Seminar. Book VII, New York – London: Routledge, 1992. P. 268 (Лакан Ж. Семинары. Книга VII. Этика психоанализа. М.: Издательство

 

«Гнозис», Издательство «Логос», 2006. С. 344-345).

 

 

 

• 94 Dumoulie C. Antonin Artaud. Paris: Seuil 1996. P. 25.

 

 

 

 

• 95 Selected Writings. P. 559.

 

 

 

 

• 96 См. The Seminar. Book VII, p. 303, 243, 313 (Лакан Ж. Семинары. Книга VII. Этика психоанализа. С. 386, 315, 399).

 

 

 

 

• 97 Miller J.-A. La psicoanalisi messa a nudo dal suo celibe, послесловие к Lacan J. Il seminario: Libro XVII, Turin: Einaudi, 2001. P. 277.

 

 

 

 

• 98 Le seminaire livre XVII, p. 14, 21 (Лакан Ж. Семинары. Книга 17. Изнанка психоанализа. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2008. С. 18, 24 (перевод первой цитаты (из двух) изменен – прим. пер.)).