Введение-2. Тело без органов в исправительной колонии

Олелуш

Введение-2. Тело без органов в исправительной колонии

Три заблуждения относительно бессознательного называются нехваткой, законом и означающим.

Делез Ж., Гваттари Ф. «Анти-Эдип»

Когда речь заходит о шизоанализе, довольно распространенный подход – попытаться прийти к консенсусу, найти то, что объединяет шизоанализ с психоанализом, попытаться их примирить. Это можно делать, исходя из двух соображений. Первое: шизоанализ в своей критике психоанализа понимает психоанализ несколько упрощенно; психоаналитики вовсе не пытаются все свести к папе-маме, наоборот, задача психоанализа – выстраивание самим субъектом собственной, уникальной истории; шизоанализ совсем не так далек от психоанализа, как может показаться.

Второе: шизоанализ, безусловно, вырос из психоанализа как попытка очистить его от догматической шелухи; он высвечивает революционный потенциал самого психоанализа, не дает превратить его в застывшую теоретическую конструкцию.

Я не хочу здесь занимать ни ту, ни другую позицию. Я не считаю, во-первых, что Делез или Гваттари упрощают пси­хоанализ, во-вторых, я не считаю, что их сопротивление психоанализу не стоит принимать всерьез. Мне кажется, «примиряющий» подход ставит перед шизоанализом ту же проблему, с которой в свое время столкнулся Фрейд и которая для психоанализа была не меньшей, чем простое неприятие или яростное отвержение: «Революцию Фрей­да легко можно и не заметить. Для этого много не нуж­но, достаточно не желать ее замечать. В “Токийской речи” Лакан напоминает, что можно читать нечто совершенно новое, но при этом облекать текст в привычные для себя очертания:

“Я просто полагаю, что Фрейда поначалу читали так, как читают всякого, кто говорит что-то новое, то есть воспринимая сказанное им как общее место. На самом деле речь шла о радикальном перевороте. Необходимо было любой ценой выстроить защитные интеллектуаль­ные схемы, которые позволили бы, в конечном счете, не двигаться с места, остаться верными прежним представ­лениям о человеке и о том, что значит быть человеком. Необходимо было во что бы то ни стало остаться при своем. В результате, читая Фрейда, вычитывали в нем то, что хотели увидеть, не замечая при этом того, что у него прочитывалось черным по белому”»1.

Такой подход в отношении шизоанализа, мне кажется, не только сводит на нет его революционность, но и приводит к абсурду понимание самого психоанализа: если книга Делеза и Гваттари называется «Анти-Эдип», то считать ее попыткой «очистить» психоанализ от излишнего догма­тизма значило бы согласиться с тем, что Эдип для психо­анализа – конструкция второстепенная и необязательная.

Мне кажется, стоит вместо этого попытаться максималь­но прояснить различие между психоанализом и шизоана­лизом. Я не думаю, что шизоанализ – это разновидность психоанализа, но он стал возможен только после появле­ния психоанализа, в силу максимально серьезного отно­шения авторов к открытию Фрейдом бессознательного.

Прежде чем говорить конкретно об Анти-Эдипе, хочется сказать, что для меня вопрос о шизоанализе видится не в перспективе противопоставления психоанализ/шизо­анализ, а в выстраивании трех логик, или трех различ­ных языков, соответствующих трем структурам в психо­анализе: невротической, психотической и перверсивной. Ставка Делеза, как мне видится, заключается в том, чтобы не пытаться подходить к этим трем структурам с одной точки зрения.

Если психоанализ рисует картину невроти­ческой структуры, а потом пытается описать перверсию или психоз исходя из сложившихся у него категорий, то в итоге он сталкивается с проблемой того, что сам язык оказывается по отношению к этим структурам дискри­минирующим, поскольку логика перверсии или психоза описывается как отклонение или неудачное прохождение какой-либо стадии и т. п. Это все равно, как если бы мы пытались понять и описать траекторию движения планет Солнечной системы, но за точку отсчета брали не Солнце, а Сириус. Поэтому мне кажется, что стоило бы принимать во внимание еще одну книгу – «Логику смысла» Делеза, посвященную чувству юмора перверта.

Возвращаясь к «Анти-Эдипу», можно сказать, что то, что Гваттари и Делез безусловно принимают из психоанализа, – это бессознательное и происходящие в нем процессы, машинерию бессознательного. Можно сказать, этим они заворожены. Что же они не принимают? Не пытаясь со­ставить исчерпывающий и логичный перечень «претен­зий» к психоанализу, попробую выделить некоторые пун­кты, которые мне кажутся важными.

1. Эдип

Говоря об Эдипе, можно начать не с треугольника мама­папа-я, а с того, что Эдип – фигура представления, разы­грываемого на сцене. Как раз эта представленность, ре­презентативность и оказывается в первую очередь постав­ленной под вопрос в «Анти-Эдипе». Если Лакан меняет «другую сцену» Фрейда на просто «Другого», то Гваттари с Делезом настаивают на том, что в бессознательном нет никакой театральности, никакой сцены и никакой свя­занности с означающими: бессознательное не репрезен­тирует, а производит; это не сцена, а завод. (Здесь в скоб­ках можно было бы сказать, что аналогичный шаг делает Арто, реформируя сам театр, уводя и его от репрезента­тивности.) Эдип выстраивает перспективу, из которой то, что ему предшествует, рассматривается как до-эдипово, как то, что должно суметь войти в его русло, и тем самым собственная логика того, что в Эдипа не вписано, про­изводящая сила бессознательного, оказывается чем-то второстепенным.

В перспективе же шизоанализа можно говорить о желающем производстве бессознательного, напрямую вступающем в отношения с общественным производством, причем в этих отношениях общественное производство подавляет желающее производство, кото­рое в свою очередь оказывает сопротивление этому пода­влению. И третьей силой в этих отношениях оказывается Эдип, «деспотическое означающее», связывающее множе­ственные потоки желания единой логикой отношений. Но проблема с Эдипом далеко не только в этом: дело еще и в том, что экономическое, политическое и культурное про­странство действует и развивается в логике капитала, для которой семейные отношения не представляют реальной действующей силы, оказывающей влияние на обществен­ное поле.

Семья, вместо того, чтобы формировать обще­ственное производство, оказывается той формой, посред­ством которой, напротив, осуществляется приложение реальных общественных сил к частным лицам. Человек – не действующее лицо на общественной сцене, наоборот, Эдип – это та форма, в которой он каждый раз находит себя, та симуляция, в которой социальное оказывается представленным для него, направляя его желание в нуж­ное русло; Эдип «рождается в капиталистической системе приложения общественных образов первого порядка к се­мейным частным образам второго порядка. Он является конечной системой, которая соответствует общественно определенной отправной системе. Он – наша интимная колониальная формация, которая соответствует форме общественной суверенности. Все мы – маленькие коло­нии, а колонизирует нас Эдип»2.

2. Фантазм/нехватка

Другое отличие шизоанализа от психоанализа – понима­ние желания как желающего производства, не основанно­го на нехватке. В психоанализе желание производит объ­ект, но этот объект помещен в психическую реальность, это фантазматический или галлюцинаторный объект, со­относящийся с предполагаемой нехваткой объекта в ре­альности. Если мы понимаем желание как производство фантазма, то это равноценно производству нехватки. И даже если мы будем далее рассматривать фантазм как механизм, как проводник желания в реальность, то мы окажемся перед необходимостью удвоения нехватки: те­атральность фантазма (нехватка как движущая сила же­лания) подкрепляется потребностью (то есть нехваткой объекта в реальности).

Фантазм, по мысли Делеза-Гваттари, всегда вторичен, также как и нехватка. Нехватка производится в социаль­ном поле, выстраивается в нем в соответствии с предше­ствующей ей организацией производства. Производство нехватки, производство фантазма – это всегда вопрос власти, политический вопрос. Фантазм – это та форма, в которой производственные отношения представляются субъекту, чтобы канализировать его желание в нужные русла, согласно господствующим отношениям производ­ства: «Вот в чем заключается искусство господствующего класса, эта практика пустоты в виде рыночной экономи­ки – организовывать нехватку в изобилии производства, подталкивать все желание к тому, чтобы оно скатилось к сильнейшему страху нехватки, делать так, чтобы объект зависел от реального производства, которое предпола­гается внешним желанию (требования рациональности), тогда как производство желания переходит в фантазм (и только в фантазм)»3.

3. Закон и ускользание

Желающие машины не нуждаются в законе для того, что­бы желать, желание не выстраивается вокруг запрета. Закон не порождает желание, он создает символические объекты, которым назначает те или иные стратегии от­ношений, подменяя тем самым желающее производство, имеющее дело с частичными объектами, воспроизвод­ством семеи.ных отношении., имеющим дело с лицами. Те­перь частичные объекты кажутся производными от этих лиц, принадлежат им, и в дело вступают отношения соб­ственности и мораль. Закон отравляет желание, вписывая в него вину («Закон говорит нам: ты не женишься на своей матери и ты не убьешь своего отца. А мы, верные слуги, отвечаем ему: значит, вот чего я хотел! Не возникнет ли у нас подозрения, что закон бесчестит, что ему нужно обе­счестить и исказить того, кого он считает виновным, того, кого он хочет сделать виновным, того, кто – как хочет этот закон – сам должен чувствовать себя виновным?»4).

В своей книге о Кафке5 Гваттари и Делез показывают, как эта спаянность закона и вины в «Процессе» демонтируется: закон функционирует бюрократически, он не предполагает никакой внутренней вовлеченности субъекта в процесс («Никакой вины нет. И весь этот процесс – это просто большое дело»). Аффект вины, вызываемый законом, способен переходить в аффект страха; тот, в свою очередь, может уступать место вовлеченности «жертвы» закона в процесс наказания и извращение им этого процесса для извлечения собственных выгод. Машина наказания из «Исправительной колонии» работает безотносительно к закону.

Лучше всего она функционирует как раз тогда, когда ее связь с функцией наказания виновного обрывается. Везде, где ставится запрет, существуют линии ускользания, состоящие не в нарушении закона, не в попытке скрыться от его, а в исследовании других логик существования и становления («…закон – это лишь произвольный факт…»). Можно было бы сказать, что ставкой Делеза и Гваттари в «Анти-Эдипе» становится демонтаж слишком плотного сцепления между категориями реальности и реального в психоанализе, поскольку именно закон и господское означающее, репрезентируя реальность в единой логике, купируют эти линии ускользания и становления, для которых закон, утверждающий комплементарность я, мира и означающего, – это не более чем одна из возможных конструкций, репрессивная конструкция, но ни в коем случае не единственная из возможных.

 

 

• 1 Мазин В. Зигмунд Фрейд: Психоаналитическая революция. СПб.: Скифия-принт, 2017. С. 57.

 

 

 

 

• 2 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 418.

 

 

 

 

• 3 Там же. С. 52.

 

 

 

 

• 4 Там же. С. 182.

 

 

 

 

• 5 Делез Ж., Гваттари Ф. Кафка: за малую литературу. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015.